– Вот ведь… – выдохнула Костяника и осеклась, вспомнив сон. Гибкие, многорукие и острозубые тени, что тянулись к ней, шепча до боли знакомое имя:

«Иди к нам, Ялга… Мы скучаем…»

Костяника закусила губу. В глазах защипало, но ни одна слезинка не пробежала по конопатым щекам. Костяника умела держать себя в руках. Даже когда память или нежданный кошмар подкидывали ей тяжкие воспоминания о родителях или воровском люде.

«Я больше не Ялга».

Костяника прекрасно знала, чем грозит зов мертвецов. Но смерть и так давно ходила бок о бок с ней, чтобы её бояться.

«Да и братец, – подумала Костяника, разжимая напряжённые челюсти, – скажет мне, если что. Обязательно скажет».

Если предвидит её кончину своим тёмным вороньим глазом. Так, как всегда предвидел это для других…

В нутре без предупреждения заурчало, и Костяника заставила себя улыбнуться. Раз брюхо желает кушать, значит, всё с нею в порядке. Нечего обмирать со страха, сидя в клети пугливой мышкой. Рано ей ещё на покой!

Подбадривая себя этим, Костяника быстренько оделась и вышла наружу. Хмарь, что упрямо противилась утреннему солнцу, ещё скрадывала окружающий мир, но Костяника и так, на память, могла перечислить все крупные кости и черепа, грозно застывшие на их тыне. Да и Избушку на петушьих ножках вполне можно было разглядеть: вон она, в десятке шагов, с гостеприимно раскрытой дверцей, из которой тянет живительным запахом свежих, с пылу, с жару, блинов.

Костяника облизала губы, улыбнулась и бодро пошла к Избушке.

– Здрав будь, братец Ворон! – крикнула она от порога и, конечно же, сразу напоролась на ворчание:

– Явилась – не запылилась! Вот ведь соня! – брюзгливо ответил братец, повернувшись к ней от печи.

Тряхнул длинными, по плечи, иссиня-чёрными волосами с вплетёнными в них вороньими перьями; наморщил молодое, загорелое, словно прокопчённое печным жаром, лицо. Непримиримо добавил:

– Дедушка наш давно в лесу, уже работает не покладая рук, а она, видите ли, дрыхнет! То же мне царевна! Пф!

– Ты б лучше за блинами следил. Подгорят ещё, – шире прежнего улыбнулась Костяника.

– А ты не каркай, не ворон! – предсказуемо вспылил братец.

Однако тотчас повернулся к сковороде, захлопотал над кушаньем, ворча что-то себе под нос, размахивая резным черпачком для теста, – тем самым, который, вспомнив науку давно почившего отца, ему в подарок сделала сама Костяника. Из кости мёртвого волка, что брат отыскал на Ничейных землях.

Костяника прошла к столу. Села, весело поглядывая на ворчуна-братца. Настроение заметно улучшилось: будь что страшное, он бы сразу почуял и сказал. А так нет и нет – красотища!

– Бра-а-атец! Дай хоть один блинчик! – проныла Костяника. – Есть хочу – страсть!

– Обойдёшься! – отрезал Ворон, даже не оборачиваясь. – Это для дедушки.

– Но я есть хочу!..

– Перехочешь! Вставать раньше надо было! – немедленно ответствовал безжалостный брат. – Я, значит, пыхчу тут, потею, готовлю, как на Малашкину свадьбу, а она там прохлаждается!

– Да ты ж сам никому готовить не разрешаешь! – тотчас бросила в ответ Костяника. – Я черпак разок взяла – чуть не заклевал!

– И сейчас заклюю, – угрожающе проворчал братец, но, как и ожидалось, вскоре поставил пред названной сестрёнкой миску каши, щедро сдобренной кисловатым клюквенным вареньем, – её любимое утреннее блюдо.

– Вот спасибочки! – подхватив ложку, радостно засмеялась Костяника, прежде чем взяться за еду.

Братец Ворон буркнул что-то недружелюбное и вернулся к блинам. Готовить он и правда любил. Никому не позволял подходить к печи в их странном семействе; засучив рукава и повязав на пояс пёстрый, как осенний лес, передник, вёл дом, словно хозяюшка или домовой… Летая по свету, слушал разговоры языкастых баб, делившихся рецептами лакомств, а после записывал всё в книжицу, чтобы удивить новыми вкусностями своих домашних…

Он всегда старался, чтобы им было вкусно и хорошо. Запоминал, кто что любит, а после тем и потчевал, закупая съестное на рынке в соседнем городке или ещё где, после чего нёс покупки на своих двоих, а, бывало, брал в помощники и сильных Гусей-лебедей. Ворчливый, грубоватый на вид, Ворон скрывал в себе добрейшее сердце, и Костяника от души любила его почти так же, как господина Ягыча.

Стоило это подумать – и свет, сочившийся снаружи, на мгновение померк, закрытый фигурой в длинной волчьей безрукавке мехом наружу.

– Господин Ягыч!

– Дедушка!

– Здравствуйте, здравствуйте, внучки, – усмехнулся Костяной дед, стряхнув с пальцев неуловимую тенюшку путеводной нити.

Костянику тут же кольнула привычная жалость: опять без глаз бедный, ненадолго хватило лиходеева зрения. Снова пришлось подмогу из опасного Царства костей призывать…

Ягыч, тем временем, остановился, повёл длинным носом, принюхиваясь. С удовольствием причмокнул.

– Блинки готовил? Чую пшеничные, гречневые. Остались ли?