— Да, Игнат Демидович, обязательно! — Выдохнула счастливо.

Комок обиды в груди начал таять. И пусть его, упыря этого некромантского. И берендеев этих. Вот, кто мне всегда рад — это грифоны.

— С наступающим, девонька! Береги себя, не загоняй с учёбой! Я там от жены гостинец тебе оставил, — по-доброму улыбнулся дядька, который на втором курсе меня, сопливую, со здешними порядками знакомил.

Дверь хлопнула. Я осталась одна. Я любила это время — даже если в ночь, даже праздничную. Любила придумывать сама возможную рецептуру новых лекарств. Смотреть, как сушатся в специальной комнатке травы. Работать в чистой, сверкающей лаборатории. Ходить между лакированных прилавков, выкладывать плотные баночки из тёмного стекла. Знатные, что каждая из них — это новейшая рецептура, помощь больным, может, спасение жизней.

А потом — бежать в кирпичную высокую башню, где на каждой ступени вспыхивали ярко магические знаки. Не знаю, как насчёт секретов философского камня, о которых толковали в городе, но грифонов Пели разводили давно.

Я обожала этих гордых умных созданий. А с тех пор, как выходила тогда ещё молоденького Вьюжика, хозяева стали доверять мне уход за ними. Грифоны не безмозглые твари — они умные, преданные, смелые и по-настоящему волшебные. Они кружат над Петербургом по ночам, охраняют Васильевский остров от навьих. Ходили даже слухи, что слеза грифона способна исцелить любые болезни и снять любые проклятья. Но это антинаучно! И антиволшебно! При мне грифоны не плакали.

Я, задыхаясь, взобралась на последнюю ступеньку. Одёрнула подол скромного серого платья. Чихнула — больно едкий запах перьев стоял. И чуть не упала, когда на меня ринулся, придавил, закружил, курлыча, мощный клубок перьев, крыльев, грозного клюва, острых загнутых когтей и обаяния.

Огромная голова толкнулась в плечо, потёрлась.

— Вьюж, — я засмеялась, почесывая мягкие золотистые пёрышки на голове, — ой, озорник! Ай, хватит!

Его собратья вопросительно курлыкали и волновались.

Пришлось каждому уделить время, погладить, расчесать, накормить.

Вьюжный гордо шагал следом за мной, повсюду суя клюв. Полночь уже давно пробила, взревели салюты над Зимним дворцом. Грифоны волновались. Переступали с лапы на лапу, приподнимали крылья, косили большими круглыми глазами.

С трудом мне удалось их выпустить в зимнюю ночь — едва тряпкой не прогоняла!

Недовольно хлопнули окна доходного дома напротив. Я закрыла башню и спустилась вниз, а Вьюжный — красавец с его золотисто-серебристым оперением — за мной. Наступало время моего маленького колдовства. Я готовила самые простые мази и сушеные сборы трав, добавляя в них крохотную искорку магии. И ещё кое-что — по мелочи. А Вьюжный или прохаживался по залу, суя везде клюв и заглядывая в застеклённые витрины, или лежал возле меня в лаборатории.

В аптеке давно заметили, что то, к чему я приложила руку, помогало быстро и всегда — без побочных эффектов.

Сегодняшняя ночь должна была стать одной из череды многих. Сгладить ужасный день. И я была уверена, что всё так и будет…

Не помню, сколько времени я проработала, согнувшись в три погибели в лаборатории. Но громкий стук в дверь — отчаянный, требовательный, стал полной неожиданностью.

Я застыла над мазью для суставов. Вьюжный подскочил, стукнул крылом по шкафу и недовольно заклекотал. Аптеку я заперла, но все знали, что достаточно постучать — и дверь на праздниках откроют.

В дверь снова забарабанили — молча, отчаянно.

Мы с Вьюжным переглянулись. Птиц почти по-человечески вздохнул, и, как настоящий мужчина, тронулся вперёд в зал первым.

Я порадовалась, что новомодные магические жалюзи плотно закрывали окна. Тусклый свет лампы разгонял темноту. Мои шаги таяли в ней. В тонкие щели было видно, как мягко кружит снег, оседает серебряной пылью на подоконниках.

— Кто там? Чего надо? — Спросила шёпотом.

Птиц согласно закурлыкал, руша всю конспирацию.

— Открой, Искра, или скоро мой труп на пороге останется и будет на тебя зубами клацать и в дверь ломиться, кровушки девичьей просить, — насмешливый и хриплый голос подрагивал. И был мне слишком хорошо знаком — забыть не успела.

Не думая, что делаю, я с грохотом сдвинула огромный засов и отключила магическую охранку.

Холод ужалил. Было темно и тихо, откуда-то издалека, с первой линии, раздавались громкие песни.

— Пустишь? — Младший Кощеев едва стоял на ногах.

Белее снега, чистое умертвие. Глаза запали, пальто разодрано, на подбородке синячина, на лбу кровяка, к боку руку жмёт и шатается.

— Заходи живо! — Скомандовала. — Вьюж, это… свой! Пациент! Не трогай болезного, и без тебя вот-вот помрёт! — Прикрикнула на грифона.

Тот уже собирался по традиции — с запрыга и забега — поприветствовать нового гостя.

— Командирша, — с каким-то уважением хмыкнуло Кощеево отродье.

Зашатался пуще прежнего — едва успела приземлить его вглубь зала за конторку, в кресло.

— Сиди здесь, я сейчас! И не вздумай мне умирать! — Проворчала тихо.

Сердце бешено колотилось. Не помня себя, я бросилась на улицу. Не увлекалась никогда шпиёнскими играми, даже не знаю — откуда что взялось. Только я подхватила метёлку — и прошлась с ней и по порожку, и по ступеням, и около аптеки, и даже немного дальше — взрыхляя снег и убирая следы Кощеева. В паре мест увидела едва заметные капли крови — и зачем-то — как в тумане — сбрызнула их едким раствором, тем, что аж камень расщеплял в химической лаборатории.