На ходу, бегом, убрала путы.

Юлиан был сер, тяжело дышал и молчал. Только судорожно сжимал пальцы. Вздулись вены. Царапины на теле налились нездоровой чернотой.

Услышав моё шумное приближение, Кощеев распахнул глаза. Колдовская зелень затянула, как в первый раз. На его щеках цвёл лихорадочный румянец.

— Скрасишь мои последние часы, Искорка? Почтишь мою волю? Нежная, сладкая, ласковая Искра. Колючий огонёчек…

Ладонь Кощеева прижалась к моей щеке. Да у него жар!

— Что за проклятье на тебе, Кощеев? Без шуток! — Прикрикнула, понимая, что дрожат руки.

Покусаю его!

— Смертельное проклятье, радость моя, — засмеялся тихо Юлиан.

Блеснули клыки. Прикрыл глаза. Сжал пальцы в кулак. — Не трудись. Я правда благодарен, — фыркнул, — они его только что каким-то образом сумели ускорить, хоть меня так и не нашли. Так что…

Он не договорил. Я и так всё поняла. Ёлочка игриво мигнула, еловый аромат усилился, стал одуряющим.

На миг меня посетило незнакомое доселе бессилие.

Как. Это всё? В самую зимнюю ночь в году? Да я только вкус его губ распробовать успела!

— И не вздумай! Решил от меня сбежать аж на тот свет, Юлиан Кощеев? — Рассерженно зашипела.

— С тобой я бы бежал в совсем ином направлении, моя красавица, — волосы мужчины рассыпались по подушке, на губах блуждала улыбка.

Ему было как будто всё равно. Он выглядел… умиротворённым.

— Полотенце по тебе плачет! — Я отчаянно мешала зелье.

Должен же быть выход. Должен!

Ярко-оранжевая жидкость блеснула. И застыла. Искрами мигнуло солнечное волшебство цветка папоротника. Я тут же бросилась мазать и рану, и царапины Кощея. Уже не чувствуя трепета, проводила пальцами по белой коже. Горячее сильное тело под моими руками будило странные чувства.

— Нравлюсь, Искра? — Тихий смешок.

И некрасивый ведь. И голос некрасивый, а…

— Вот выздоровеешь — и узнаешь, — заметила бодро.

Цветок папоротника — редкость такая, что Пели меня уволят. И хорошо, если только уволят. Да и неважно.

Жидкость пенилась. Кощеев — молчал. По лбу тек пот. Я потеряла счёт времени, кусая губы. Вокруг что-то периодически булькало и клокотало из-под очередных котелков, звенели склянки, я отбегала помешать и убавить огонь. Текли минуты.

— Юлиан, эй, ты там не уснул? — Не выдержав, я обернулась.

Последние десять минут Кощеев не шутил и не смеялся — молчал. Я замерла с деревянной ложкой в руке. Застыла, глядя в белое лицо с закушенной губой. В горле встал ком, что-то внутри стало шириться, расти, грозя разнести меня на кусочки… И вдруг я услышала странные звуки. Как будто младенец то ли кашлял, то ли скулил. Над Юлианом Кощеевым склонился Вьюжный. Грифон трогательно прижался головой к его груди, прижал крылья к телу, нервно помахивая хвостом с пушистой мягкой кисточкой, и… Я онемела. Из глаз грифона на грудь Кощеева летели маленькие искры янтаря. Они переливались золотом и таяли, растекались плёнкой по его коже. И чем больше их было, этих капель, тем ярче разгоралось сияние. Тем меньше становилось ран на теле Юлиана. Тем сильнее светлела его кожа, ярче становился румянец, и шире — улыбка на лице.

— Убью я тебя, Кощеев, — прошептала, падая на колени перед его кушеткой. Пара золотых капель попала мне на руки.

Стало вдруг так легко-легко! Из моих ладоней полился целительный свет и было так просто дышать.

Вьюжный поднял голову. Посмотрел умным важным взглядом.

— Получайте вашего кавалера, девица! — Говорил он укоризненно. — Вот, шкура целая, потомство здоровым будет!

— Никогда бы не думал, что такое может случиться, — раздался изумлённый, ошеломлённый полностью голос.

Светлые волосы упали ему на лоб, прикрыли глаза. Юлиан мотнул головой, резко, порывисто сел.

И прежде, чем я сообразила, что происходит, его губы нашли мои, ладони обхватили мою голову, меня окутал морозный солнечный аромат — и мир растаял в невыразимой светлой нежности.

Не знаю, сколько это длилось. Может, полчаса. Может — секунду. Может — вечность.

А его губы покрывали поцелуями моё лицо, лоб, щеки, плечи. И ладонь скользила по спине, поддерживая. И пальцы окончательно растрепали причёску, довели до какого-то сладкого исступления.

Кажется, я вцепилась в его плечи, царапая гладкую белую кожу. Кажется, ругалась на то, что вздумал прийти помирать в мою аптеку, в мою смену. Кажется, жаловалась на то, что его глупости заразительны. Что за всё, что он наговорил, я его должна была на порог не пустить, а не…

Что не — я и сама не знала.

— Прости, Искорка, — пальцы Юлиана ловко заправили локон моих волос за ухо, — дурак был, признаю. Я ведь давно тебя заметил, Искра, — голос колдуна посерьёзнел, — ещё в начале года. Ты стояла среди других — такая серьёзная, тихая, скромная. А потом один недоумок попытался тебя обнять, а ты пригрозила штопать его без обезболивания. И лишить самого важного, — смешок у уха заставил меня воинственно покраснеть, — в тот миг я был покорён.