— Помню, когда я приехал в селение во второй раз. После Сарайкета. После того, как Лиат оставила меня. На окраине была чайная. Хозяина звали Танам Чоян.

— С высокими потолками, — вспомнил Семай. — А в заднюю комнату вела красная лакированная дверь. У них еще рис был всегда недоваренный.

— Точно. А я и забыл. Так вот. Там постоянно играли в хет. Однажды за стол решил сесть какой-то парень, который совсем не знал правил. Не знал даже, какой сезон ведет и что два ветра дают козырь. Он поставил все, что у него было, на первую же табличку. Понял, что с головой увяз, и решил рискнуть всем и сразу. Он рассудил, что если будет играть долго, более опытные игроки обдерут его до нитки. А вот если поставит все сразу на кон — пускай. Кому-то ведь надо выиграть. Вдруг победителем окажется он сам? Теперь я понимаю, как он себя чувствовал.

— Он выиграл?

— Проиграл. Но его план мне понравился.

У них над головами прогудела труба: Ота подавал сигнал кому-то из своих. С улиц ответили рога. Маати уже не мог уследить, откуда приходит звук, как не мог посчитать, сколько снежинок падает с неба. Семай удивленно ахнул, и этот вздох зацепил его внимание, точно крюк — рыбу. Он повернулся к поэту. Тот смотрел на лестницу, ведущую в подземелья. Там стояла Эя. Ребра девочки ходили ходуном от быстрого бега. На ней был ярко зеленый, расшитый золотом халат. Волосы она кое-как стянула в пучок на затылке.

— Эя-тя! — Семай шагнул ей навстречу. — Что вы тут делаете?

Она шарахнулась, как будто хотела убежать. Взгляд метнулся к Маати. Тот улыбнулся и принял позу приветствия и вопроса одновременно. Руки девочки запорхали, сменив полдюжины разных поз и не остановившись ни на одной.

— Тут нужны лекари, — сказала она. — Будет много раненых. А я хочу им помочь. И… и я хочу быть здесь, когда вы остановите гальтов. Я помогала тебе в работе не меньше Семая.

Ложь не лезла ни в какие ворота, но Эя говорила с такой уверенностью, что Маати почти ей поверил. Он улыбнулся.

— Ты должна была уехать с Найитом-тя и братом, — сказал он.

Она сжала губы и побледнела.

— Знаю.

Маати поманил ее к себе. Она подошла, обойдя Семая сторонкой, как будто боялась, что он схватит ее и унесет туда, где она должна быть. Маати сел на холодный каменный пол, и она опустилась рядом.

— Здесь опасно, — сказал он.

— Не так уж опасно, если вы с папой-кя тут остались. А ведь вы — два самых важных человека в мире.

— Это как посмотреть…

— Он — Император. Даже хай Сетани так говорит. А ты убьешь гальтов. С вами рядом безопаснее всего. А вдруг с тобой что-то случится, и тебе нужен будет лекарь?

— Я найду кого-нибудь из воинов или слугу, — предложил Семай. — По крайней мере, переправим ее…

— Нет, — сказал Маати. — Пусть останется. Она напомнила мне, зачем я все это делаю.

Эя просияла радостной улыбкой. Из всех опасностей и ужасов ее волновал один — что ее отправят прочь. Маати взял ее руку и поцеловал.

— Иди, сядь на ступеньках. Не отвлекай меня. И во всем слушайся Семая-тя. Делай то, что он скажет, не спрашивай, зачем, и не пытайся его переспорить. Поняла?

Эя взмахнула руками в жесте согласия.

— И еще, Эя-кя. Пойми. Я очень рискую. Если я погибну… Тише, дай мне договорить. Если пленение не выйдет и моя небольшая защита окажется бессильна, я должен буду заплатить цену. Если это случится, помни, я очень тебя люблю. Я сделал все это, потому что риск того стоил. Потому что я хотел тебя спасти.

Эя сглотнула. В ее глазах заблестели слезы. Маати улыбнулся, встал и жестом попросил ее отойти и сесть на ступеньки. Семай подошел к нему, нахмурившись.

— Не стоило говорить ей такое, — начал поэт, но прежде чем Маати успел ответить, наверху снова загудела труба.

Маати показалось, что он слышит далекую барабанную дробь, которая эхом отдается от городских стен. Он посмотрел на Семая.

— Пора. Время не ждет. Закончи символы, а потом зажги свечи и прикрой эту проклятую дверь. Мы все насмерть замерзнем еще до того, как андат потребует расплату.

— Или приготовим все аккуратно к приходу гальтов.

Маати принялся царапать последние строчки пленения.

Хотелось не спеша изобразить каждое слово, точно рисунок мысли. Так было бы лучше, но у них совсем не осталось времени. Он закончил, как раз когда Семай зажег последний светильник и стал подниматься по каменной лестнице на второй этаж. Прежде чем закрыть снежную дверь, поэт выглянул наружу.

— Что там?

— Дым, — отозвался Семай. — Больше ничего.

— Спускайся. Где одежды?

— Сзади, в углу, — сказал Семай, закрывая широкие деревянные двери. — Сейчас принесу.

Маати подошел к подушке, лежавшей в центре комнаты, с кряхтением сел и задумался. Надписи на стене перед ним больше походили на каракули вандалов из предместья, чем на дело жизни поэта. Правда, слова и фразы, образы и метафоры сияли в его памяти ярче, чем их могли осветить светильники. Семай быстро прошел мимо, вернулся и положил на пол сине-черное одеяние. Если им повезет, в следующий раз к нему прикоснутся уже не человеческие руки.