Ота отошел от двери, голос сына стал бормотать что-то вроде искаженных слов, но настолько тихих, что они ничего не означали. И так все путешествие. Каждый раз, когда Ота думал, что они на мгновение могут остаться наедине, рядом оказывалась Ана, один из стражников или Ота пытался начать подготовленную речь, но не мог продолжать. Каждый посыльный, которого они останавливали по дороге, был напоминанием о том, что сын должен узнать, что ему нужно сказать. Но от Идаан не пришло ни слова, и Данат до сих пор не знал, что Эя вовлечена в медленную смерть гальтов и, следовательно, в смерть будущего, за которое сражался Ота.

«До Патая», — сказал себе Ота, когда они были в дороге. Во время путешествия не имело значения, знает ли Данат обо всем, но, как только они достигнут цели, сын не сможет действовать, не зная что они ищут и почему. Ота уже не верил, что завтра ему представится другая возможность, получше. Он поднялся по лестнице, нашел служанку, и она отнесла сыр, свежий хлеб и графин с рисовым вином в комнату Даната. Ота ждал в комнате, пока гальтские часы в уголке не прощелкали сами себе, что ночь почти наполовину прошла. Ота даже не заметил, что дремал, пока его не разбудила открывшаяся дверь.

Он выложил свои новости так мягко, как мог, и рассказал все, что он знал о намерениях Маати, о появлении Идаан в Сарайкете, о ее списке возможных покровителей и о своем решении послать сестру на охоту за дочерью. Данат внимательно слушал, словно искал в словах ключи к какой-то глубокой тайне. Когда, наконец, Ота замолчал, Данат посмотрел на огонь, горевший в очаге, переплел пальцы и задумался. В свете пламени его глаза сверкали, как драгоценные камни.

— Это не она, — наконец сказал он. — Она не могла такое сделать.

— Я знаю, что ты любишь ее, Данат-кя. Я тоже люблю ее, и хотел бы не думать, что она в этом замешана, но…

— Я не имел в виду, что она не поддерживает Маати, — сказал Данат. — Мы не знаем, что она сделала, но, по меньшей мере, эта часть правдоподобна. Я только говорю, что слепота — не ее работа.

Он говорил не громко и не резко, и казался похожим не на человека, сражавшегося с неприятной правдой, а на строителя, указывающего на недостатки в проекте арки. Ота принял позу, просившую уточнить.

— Эя ненавидит твой план, — сказал Данат. — Несколько раз она даже приходила ко мне, требуя, чтобы я отверг его.

— Я об этом не знал.

— Потому что я тебе не рассказал, — сказал Данат, складывая руки в позе извинения, хотя в его голосе сожаления не было. — Я считал, что это сделает ваши отношения еще хуже. Но, по-моему, она никогда не хотела что-то сделать против гальтов. Она просто не могла видеть, как игнорируют целое поколение наших женщин. Их боль — то, с чем она живет. И когда ты утверждал, что разрешишь ввоз постельных рабынь как… э…

— Племенных кобыл, — сказал Ота. — Я хорошо помню ее слова.

— Да, она так и сказала, — согласился Данат. — Эя воспринимает твой план как приговор: никто из этих женщин не имеет значения. Она сама не имеет значения. Если проблемы Империи можно решить, привезя способные рожать матки, значит для тебя в женщинах важны только дети, которых они могут иметь.

— Но если нет детей, то не может быть…

Данат задвигался в своем кресле и положил руку на рот Оты. Глаза парня были темными, на губах играла полуулыбка, которую часто носила Киян.

— Ты должен выслушать меня, папа-кя. Я не говорю, что она права. Но я и не говорю, что она неправа. Я говорю, что Эя любит людей и ненавидит боль. Если она и поддерживает дядю Маати, то только для того, чтобы снять боль, не для…

Данат указал на шторы, имея в виду мир, лежавший за ними. Поленья в очаге потрескивали, тянул песню единственный сверчок, возможно последний оставшийся в живых перед наступающей зимой, он пел в контрапункт тикающим часам. Ота потер подбородок, его ум крутил слова сына, изучая их с разных сторон, как ювелир рассматривает драгоценный камень.

— Она может быть частью этого, — сказал Данат. — Мне кажется, что ты совершенно прав, пытаясь найти ее. Но поэт, которого мы ищем? Это не она.

— Хотел бы я быть уверенным в этом, — проворчал Ота.

— Ну, начни с того, что перестань быть уверенным, что это она, — сказал Данат. — И, если я прав, мир сам пронесет тебя по остатку пути.

Ота улыбнулся и положил ладонь на голову сына.

— Когда ты успел поумнеть? — спросил он.

— Ты бы давно это увидел, если бы не был так занят и не чувствовал ответственность за все это, — сказал Данат. — Ты хороший человек, папа-кя. И мы делаем то, что можем, даже в эти невиданные времена.