Ота встал, взял письмо, посадил Ану на скамеечку около печи, чтобы согреть ее, но не настолько близко, чтобы она могла коснуться опасного раскаленного металла. Он оторвал нитку, развернул единственный лист и поднес его к свету.

Оно было написано по-гальтски, хотя шрифт выдавал большее знакомство с алфавитом Хайема. Еще до начала чтения он с облегчением сообразил, что ничего особо личного секретарю не говорят. Он быстро пробежал глазами по строчкам, потом опять, более медленно.

— Высочайший? — спросила Ана.

— Оно адресовано вам, — сказал Ота. — Вот что там сказано: «Я понимаю, что ты считаешь нормальным убежать, не сказав ни слова ни мне, ни маме. Ты должна была бы подумать лучше». И еще немного строчек, которые все говорят то же самое, но другими словами.

Ана сидела прямо, руки на коленях, лицо бесстрастно. Она кашлянул, прочистил горло и проложил:

— Есть еще вторая часть, — сказал Ота. — Он говорит… ну…

Ота разгладил страницу, потом начал читать, водя пальцем по каждому слову.

— «Тем не менее я тоже когда-то был молодым. Если бы здравый смысл был бы частью юности, не было бы причины стареть. Ради бога напиши и скажи нам, как ты себя чувствуешь. Твоя мать боится, что ты упадешь с повозки и тебя съедят собаки, а я наполовину боюсь, что ты вернешься обратно беременной и замужем», — сказал Ота. — Дальше он предлагает короткий анализ моего собственного ума. Это я, пожалуй, опущу.

Ана хихикнула и вытерла слезу. Ота усмехнулся и продолжил, с улыбкой в голосе:

— В конце он пишет, что любит тебя. И верит, что ты все сделаешь правильно.

— Вы меня обманываете, — сказала Ана.

Ота принял позу, которая отрицала несправедливое обвинение, потом с раздражением хлопнул руками. От физического языка Хайема трудно избавиться, привычка.

— Зачем мне вас обманывать?

— Из вежливости? Не знаю. Но мой отец? Фаррер Дасин пишет на бумаге, что доверяет суждению его маленькой девочки? Сначала звезды станцуют на цыпочках. Однако замужество и беременность похоже на него, да.

— Ну, — сказал Ота, вкладывая сложенный лист в ее пальцы. — Он может удивить вас. Сохраните письмо, и вы сможете перечитать его, когда мы исправим всю эту неразбериху.

Ана приняла позу благодарности. Не слишком хорошо.

— Я всегда рад вам, — сказал Ота.

Они сидели в молчании, пока не вернулись Данат и другие, ходившие за водой. Ота отдал свое место Данату и залез в палатку, где, как и ожидал, ворочался с бока на бок от неудобства, пока солнце опять не встало.

В полдень они добрались до Патая. Над башнями развевались шелковые флаги. У западных ворот их встретила толпа — люди приветствовали их, пели и играли на флейтах и барабанах. Мужчины и женщины свисали с решеток из дерева и веревок, чтобы получше увидеть Оту и Даната, их стражников и паровые повозки. Воздух был насыщен запахами медового миндаля, пряного вина и человеческих тел. Их встретили стражники Патая, исполнили замысловатый ритуал подчинения, а затем расчистили дорогу к дворцам.

Пир и ванны уже были готовы. Слуги бросились на группу, как мошки на свет, и Оте опять пришлось стать императором.

Праздник по поводу его появления оказался таким же скучным, как и бессмысленным. Блюдо за блюдом подавали острое мясо и сладкий хлеб, горячее карри и охлажденную рыбу, выступали лучшие акробаты и музыканты, которых сумели собрать за короткое время. Ана Дасин сидела за его столом, ее пустые глаза казались постоянным неумышленным упреком. Найти Маати и его нового поэта — все равно, что охотится за перепелкой вместе с цирком. Он должен что-то сделать, чтобы дать им возможность передвигаться более скрытно. Но еще не понимал, что.

Ему выделили комнаты, отделанные бледным камнем, со сводчатым потолком, выложенным плитками цвета индиго и серебра. Тысяча свечей заставили воздух сиять и наполнили его запахом горячего воска и благовоний. Он подумал, что в этой комнате почти невозможно удержать тепло. Даната, Аны и стражников не было видно. Он сел на длинную и узкую кушетку, надеясь, что Данат сумеет выбраться в город и провести хоть какие-нибудь поиски.

Когда пришел слуга и объявил, что Сиан Нойгу просит аудиенцию, Ота едва не отказал ей, но в последнее мгновение сообразил, что под этим именем путешествовала Идаан. Сердце стучало, пока его вели в комнату поменьше из резного гранита, отделанного золотом. Сестра сидела между маленьким фонтаном и затененный нишей. Бесцветный плащ был надет на серое платье, сапоги стали мягкими от долгой носки, по тыльной стороне ладони шла длинная царапина, темно-красная от старой крови и струпьев.

Слуга сделал знак подчинения и вышел. Ота принял позу приветствия близкого родственника, и Идаан наклонила голову на бок, как собака, услышавшая незнакомый звук.

— Я собиралась поговорить с тобой, когда ты въезжал в город. Я и не знала, что ты устроишь праздник.

— Не я, — ответил Ота, садясь рядом с ней. Фонтан клокотал и бормотал. — Похоже больше мне не удастся ехать скрытно.

— Так же тихо, как обвал в горах, — согласилась Идаан. — Но в этом есть и кое-что хорошее. Чем громче ты, чем меньше людей глядят на меня.