Она остановилась, поставила бочку вертикально, он протянул ей флягу, и Фарис тут же наполнила ее водой, вытащив затычку из бочки. Джорон взял флягу, только теперь почувствовав, как сильно хочет пить, и сделал большой глоток солоноватой воды. У нее был вкус земли и суши. Он вернул флягу Фарис.

– Наполни еще раз.

– Слушаюсь, хранпал.

Когда фляга снова была наполнена, Джорон вернулся к ветрогону, закрыл за собой дверь, опустился рядом с существом на колени, осторожно приподнял его голову – такую легкую, – приоткрыл крючковатый хищный клюв большим пальцем и зашипел, почувствовав острый край. На пальце появилась яркая капелька крови. Джорон осторожно наклонил флягу, и в клюв ветрогона потекла струйка воды, смешавшаяся с его кровью. Почувствовал ли он, как существо сделало глоток? Какое-то движение в горле? Джорон не знал, но продолжал осторожно лить воду, пока не решил, что ветрогону больше не нужна жидкость. Потом он подошел к стоявшей в углу миске, где лежала сушеная рыба. Нарезав ее на мелкие кусочки, Джорон принялся бросать их в клюв ветрогона вместе с солоноватой водой.

– Будь осторожен, чтобы он не подавился. Потри ему шею под клювом, чтобы пища прошла вниз. – Джорон поднял голову. Теперь в дверях стояла Миас. Она вошла, постукивая сапогами по костяной палубе. Он кивнул, потер шею существа большим пальцем, оставив красные следы крови на розовой коже, чувствуя нарождавшиеся перья внутри плоти. – Значит, он жив? – спросила – Миас.

Джорон пожал плечами.

– Я дал ему воду и еды, но… – он не закончил фразу.

Миас присела рядом на корточки.

– Возможно, это лишь ветрохворь, – сказала она.

– Ветрохворь? – удивился Джорон.

– Дух богоптицы позволяет им контролировать погоду, но они могут полностью себя истратить. Дух богоптицы обитает в ветрошпилях и наполняет ветрогона, когда он их посещает, – только не спрашивай меня, как; это для тех, кто управляет глинодворами, а не для достойных людей, – но наш ветрогон не бывал у ветрошпилей уже очень давно. – Она посмотрела Джорону в глаза. – Им очень больно, когда они лишаются присутствия богоптицы. А когда их страдания становятся невыносимыми, они впадают в состояние, похожее на смерть. Я видела, как супруги корабля выбрасывали ветрогонов за борт, посчитав мертвым грузом, но они начинали кричать, когда попадали в зубы длинноцепов.

Джорон бросил еще один кусочек сушеной рыбы в клюв. Потер шею. Налил немного воды.

– Но как мы можем понять разницу? – спросил он.

– Я не знаю, Джорон Твайнер. – Миас наклонилась к нему поближе. – Но если кто-нибудь спросит, мы скажем, что у него ветрохворь. Ты можешь спускаться сюда дважды в день, чтобы напоить и накормить его, – команда должна верить, что он жив.

– Почему? – спросил Джорон.

Миас посмотрела на него.

– Быть супругой корабля, Джорон, значит жонглировать многими предметами – и все они должны держаться в воздухе. Команду, любую команду, сближает вера. Они думают, что супруга корабля знает как лучше, и поэтому идут за мной. Они считают, что хранитель палубы знает больше, чем они, и следуют за тобой.

– Даже за мной? – спросил он.

– Даже за тобой, – кивнула Миас.

– Но не все, – тихо сказал Джорон.

– Сейчас достаточно того, что есть, – сказала она. – Их число будет увеличиваться.

– В самом деле?

– Да, – просто ответила она, глядя ему в глаза. – Сегодня ты все сделал хорошо, а во что они верят, ну, тут у всех по-разному, однако большинство считают, что ты поможешь им уцелеть.

– А если они не будут верить? – спросил Джорон.

– Тогда будет мятеж, Джорон, и мы с тобой отправимся на корм длинноцепам. На этом корабле поднять его труднее, потому что здесь мы не рассчитываем разбогатеть. Женщины и мужчины на борту думают, будто они знают, за что сражаются, некоторые хотят, чтобы их близкие получили заработанные ими деньги, но большинство надеется на свободу – на то, что они смогут покинуть черный корабль.

– Но этого не произойдет, – сказал Джорон.

– Быть может, в глубине души они все понимают. Ты знаешь, за что в конечном счете сражаются женщины и мужчины? – поинтересовалась Миас.

– Ты сказала, ради богатства и свободы, – ответил он.

– Ну, они так думают, – сказала Миас. Джорон ждал, что она продолжит свою мысль, но она рассчитывала, что он сделает это за нее. Убедившись в том, что он молчит, Миас вздохнула. – Если ты увидишь, что кто-то напал на Фарис, ты будешь стоять в стороне?

– Нет, – сразу ответил он.

– Почему? – спросила Миас.

– Потому что… – Джорон вдруг понял, что не знает ответа. На самом деле. Он погрузился в напряженные размышления, прежде чем продолжить. – Потому что она не будет стоять в стороне, когда нападут на меня.

Миас кивнула.

– Да, верно. Преданность. Именно это заставляет корабль существовать – верность и преданность команды. Друг другу и кораблю. И всякий раз, когда мы сражаемся вместе, мы сближаемся больше. В твоей природе, Джорон, любить людей и быть добрым. Не думай, что я не видела, как ты даешь людям немного больше свободы. – Он хотел ее прервать, но Миас подняла руку. – И у тебя неплохо получается. Все офицеры разные, но я говорю с тобой сейчас совсем по другой причине. – Она не отводила глаз в сторону. – Женщины и мужчины – и не имеет значения, о чем каждый из них мечтает, – нуждаются еще в одной вещи. Надежда, Джорон Твайнер, им необходима надежда.

Когда ветрогон помог нам самостоятельно вылететь из гавани Бернсхьюма, а ведь он не был на берегу несколько месяцев, они молчали и вели себя так, словно ничего особенного не случилось, но каждый увидел то, что и я: на борту «Дитя приливов» находится могущественное существо. Все понимают, что наша задача почти невыполнима. Уничтожить восемь флюк-лодок? Ерунда. Но появятся большие корабли. Я это знаю, ты знаешь, знает команда. У наших врагов будет зоресвет и хорошо обученные команды. А в нашем ветрогоне люди увидели надежду.