А расследование обстоятельств гибели уборщицы застопорилось. С самого начала, допустив промедление в поисках явившихся за газетами «почтальонов», Мюри испытывал острое чувство вины. Ему все время казалось, что он что-то упустил.

Пауль глубоко вник в материалы следствия по делу уборщицы, не раз беседовал с патологоанатомом. Он подтверждал, что смерть ее наступила в результате удушья, но не обнаружил следов насилия на теле покойной. «А она не могла пойти за охапкой дров и свалиться в сердечном приступе?» — настойчиво спрашивал Пауль. — «Сердце у нее было не в безнадежном состоянии, — пожимали плечами врачи, — но теоретически такая возможность имеется». «Если бы, — возражал следователь, — кто-то не запер сарай снаружи».

Пауль переговорил с опытными криминалистами. Они посоветовали провести повторное изучение места происшествия. Племянника разыскали, он был потрясен случившимся, уверял, что тетя была олицетворением доброты и никаких врагов или недоброжелателей иметь не могла. В цветочном магазине никто раньше не интересовался, был ли еще какой-нибудь приработок у уборщицы Линды. Приятельниц ее назвать не могли. В соседних конторах и магазинах утверждали, что женщина по имени Линда в уборке помещений им не помогала.

Терзаясь этой загадкой, Пауль проходил как-то мимо Исторического музея и снова заглянул сюда в расчете повидать сторожа, но ему сказали, что у сторожа тяжело заболела родственница и для ухода за нею он на месяц взял отпуск. Пауль пожал плечами, но что-то точило, беспокоило.

Были свои причины для тревог и раздумий и у Эльмара Вяртмаа. Отправляя его и Эдгара Труу на хутор под Михкли, майор Грибов очень лаконично обрисовал их задачу: «Подстрахуйте обоих Лауба… В чрезвычайной ситуации станьте их ангелами-хранителями, в обычной просто тенями. Мелких пташек лучше бы к кормушке не допускать, перед крупными хищниками дверь дома должна быть открыта». Эльмар и Эдгар, не сговариваясь, пришли к одному выводу: их дело в нужный момент подсказать супругам, как себя вести. С Артуром договорились легко: Эльмар, помоложе и в плечах поуже, приставлен к нему от колхоза учиться агротехнике, а Эдгар — родственник Альвине, из Выру погостить приехал.

Никто в дом Лауба не приходил, разве что фургон из волостного центра объезжал хутора, крестьянам предлагались кооперативные товары: посуда, галантерейные мелочи, бижутерия для женщин. Артур тоже вышел к фургону, выбрал для себя безопасную бритву, для жены — косынку, перебросился двумя-тремя словами с продавцом. Узнав, что фургон едет в Пярну-Яагупи, попросил шофера взять его с собой, собирался сортовые семена для колхоза высмотреть. Шофер посадил его в фургон, а в последнюю секунду на развилке какой-то широкоплечий верзила, махая бумажкой, напросился в кабину, объяснил, что жена в Пярну-Яагупи рожает. Позднее Эдгар Труу рассказывал, он и был этим широкоплечим верзилой, что шофер за дорогу и слова не молвил, машину вел ладно, не останавливаясь. Высадил попутчика, не доезжая поселка, сказал, что им не велено брать посторонних. От денег отказался, вышел из кабины, отомкнул заднюю дверь в фургоне, молча выпустил Артура Лауба. Потом быстро захлопнул дверцу, сел за баранку — и был таков.

Артур держал в руках тонкий металлический браслет и странно улыбался.

— Ты что? — недоумевал Эдгар. — Купил? Чему радуешься?

— Не купил, — замотал головой агроном. — В подарок дали. Для Альвине.

— Какой подарок? Кто там сидел?

— Их двое было, продавец, а второй — кассир, что ли, кто его разберет… Кассир в темном углу сидел, он мне экзамен и учинил. — Заулыбался: — Прошел я экзамен, дорогой товарищ, иначе бы ты меня мог не увидеть.

«Кассир» поначалу назвался сотрудником органов госбезопасности и строго спросил, кто дал право агроному нарушать указания госбезопасности и отлучаться далеко от дома. Сообразив, что таких указаний не было и что на хуторе у него уже дежурят двое чекистов, Артур на эту примитивную удочку не поймался. Почувствовав, что с этой стороны агроном непробиваем, «кассир» переменил тон, назвался другом покойного Тыниссона и начал «потрошить» Артура Лауба уже по высокому счету.

Наиболее трудной для агронома частью допроса, как и предполагали чекисты, был его уход из бункера незадолго до окружения банды и дальнейшие планы Артура на житье-бытье. О «подожженной» им овчарне задававший вопросы, видно, уже был осведомлен. Он интересовался, дал ли Тыниссон для Лауба какие-либо городские явки, и, получив отрицательный ответ, очевидно, испытал удовлетворение, ибо сказал продавцу на довольно хорошем немецком языке: «Он молчал до конца». Артур едва не попал впросак, отвечая на вопрос, когда он впервые увидел фотографию сына Тыниссона, но вовремя вспомнил, что по легенде она была вручена Альвине самим Тыниссоном. А о будущем своем сказал кратко: «Чем смогу, отомщу им за бункер, за друзей, за Эстонию… И семена их, колхозные, прорастать будут плохо!» Расстались мирно, и он даже получил подарок для Альвине.

Труу и Лауба отправились в поселок порознь. Вновь встретились через час.

— Дело обстоит так. Никакого фургона уездная кооперация в Михкли не присылала. Они хорошие артисты, не хуже тебя. Фургон же у кого-то стянули.

— Да я же сам к ним напросился, — недоумевал Артур.

— Не смеши людей. Не зря они приехали прямиком на твой хутор. Не сел бы ты в машину сам, усадили бы силком, только нам тогда хуже пришлось бы.

— Я его узнаю, — обещающе произнес Артур. — Лица в темени не видел, а по голосу узнаю. Глухой такой, грубоватый, и яду в этом голосе много.

Эльмар и Эдгар внимательно рассматривали браслет. Трехрядные серебряные колечки скрепляла цепь легких тонких пластин, на каждую из которых был нанесен какой-либо национальный орнамент. Орнамент выдавал высокий вкус мастера по металлу, глубокие этнографические знания.

— Допустим, найдем мы мастера, — рассуждал Эльмар, — он таких браслетов за свою жизнь, небось, сотни сделал. Да разве он сам продает их?

Мысль о том, что в этой встрече агронома с противником они упустили что-то главное, сверила мозг Эльмара Вяртмаа.