Шрифт:
…Вернувшись из поездки, Мюри и Вяртмаа доложили начальству об увиденном и услышанном.
— Я вызвал сюда оперуполномоченного из Выруского уезда, — сказал Грибов, — Гураев Иван Ильич. Допрашивает без надрыва, прицельно. — Грибов ценил искусство снимать допрос. — Он с этим «зеленом батальоном» и лично Роотсом в свое время намучился. Побеседуйте, военный совет созовите. Понадоблюсь — и меня призовите.
С Гураевым им разок довелось встретиться. Крепкий, плотного сложения человек, вежливый, с приятными манерами. Услышав о затруднениях оперативной группы, Гураев на минуту задумался, потом сказал:
— Условимся так. Я расскажу, что знаю и помню. Возможно, это поможет, возможно — нет.
Детство Гураева прошло в бывшем Петсериском уезде буржуазной Эстонии. Ученик сапожника, позже лепщик глиняных сосудов, дорожный рабочий — он прошел в юности хорошую школу жизни. Уже в рядах Советской Армии получил «два кубаря», а осенью сорок четвертого был командирован в Вырумаа. И сразу же возник этот проклятущий «зеленый батальон». Этим странным именем назвали его два офицера-эсэсовца, которые застряли в лесах и здесь сколотили «батальон». Они хотели убедить эстонских крестьян, что «зеленая молодежь», несмотря на поражение фюрера, по-прежнему верна ему. Так они заявляли в своих листовках, подписывая их «Десятый зеленый батальон». В действительности не было ни батальона, ни зеленых мальчишек, была горстка сынков тех, кто бежал сломя голову из Эстонии.
Труден был поиск, во главе банды стояли изощренные эсэсовцы. Жестокость, возводимая ими в норму жизни, вынудила одного из завербованных в банду порвать с нею. Он принес в волисполком врученную ему листовку. Набившие оскомину посулы, набор националистических формул; шрифт стандартный, отпечатано на машинке. Обнаружили следы и машинки и печатавшего на ней…
Когда банду накрыли в бункере, то одного из бывших офицеров вермахта и Яана Роотса в нем не оказалось. Роотс был, пожалуй, предприимчивее других и в своем честолюбии и авантюризме гитлеровскую программу расовой и социальной ненависти почти ко всему человечеству воспринял и как свою жизненную программу. Гитлеровцу и его выкормышу удалось бежать. Они сколотили новую банду. В нее набились бывшие надзиратели концлагерей, кулаки, каратели, охотившиеся за партизанами, гитлеровские офицеры — все, кто скрывались в лесах, самый мутный, зверский, античеловеческий элемент.
— Яан Роотс, — закончил свой рассказ лейтенант Гураев, — стал остервенелым убийцей, как и его названый папаша с псевдонимом «штурмбанфюрер СС Онгуар». Фамилия не немецкая и не эстонская — пусть, мол, думают, что в банду чуть ли не пираты всех морей съехались. Но у Роотса есть одна слабая струнка: обожает лично вербовать к себе новичков. Так что дайте ему наживку, и он клюнет.
Гураев лукаво улыбнулся.
— Только наживку эту готовить надо. Кто играет в шахматы, знает, что рокироваться в короткую сторону быстрее и проще. А здесь — в длинную нужно. С выводом фигур на Поле. Так есть у вас такая наживка?
— Нужно подумать, — Мюри говорил не очень решительно. — Живет в долине Ахья…
В этот же день он подал заместителю министра рапорт. Напомнил, что в начале 1947 года была выведена из лесов в районе Ласва небольшая группа хуторян, которые осознали ошибочность своих действий и желали честно трудиться (группа Альфреда Неэмла). Один из возвращенных к мирному труду крестьян Антс Киви заявил, что желает помогать органам госбезопасности в разоблачении преступной националистической пропаганды и выводе из леса его земляков.
«Поэтому о легализации Антса Киви публично объявлено не было. Киви сообщил нам, что по имеющимся у него данным его сестра, живущая недалеко от поселка Вериора, вышла замуж за некоего Калле, активного пособника банды Яана Роотса. В этих условиях есть определенный смысл в том, чтобы провести комбинированную операцию при участии Антса Киви с выходом на банду Роотса, ликвидировать ее фашистское руководство и попытаться установить место пребывания инорезидента. Старший лейтенант Пауль Мюри. Январь 1949».
Продолжение разговора о «зеленом батальоне», Яане Роотсе и эсэсовце Онгуаре было перенесено сначала к Грибову, потом в кабинет заместителя министра. Крупное добродушное лицо Пастельняка, выслушавшего предложение молодых чекистов, стало напряженным, глаза сузились и уставились в одну точку. «Заинтересовался», — сказал себе Пауль. «Начнет с возможных проколов», — подумал Грибов.
Пастельняк подошел к карте республики, полузавешанной на стене шторкой, для чего-то потрогал черный флажок, наколотый у названия поселка Вериора.
— Собственно, как этот Антс Киви, — спросил Пастельняк, — пришел к нам? Почему главарь лесной группы Альфред Неэмла просто вернулся домой и стал пахать, а в Антсе Киви вдруг проснулся азарт бойца?
Мюри вспомнил свои встречи с Антсом. Высокий, хорошего сложения, красивый лицом, Антс был не просто землепашцем и садовником. Он рисовал, писал пейзажи, его нередко приглашали в церкви подновлять алтарные росписи, и, кажется, он справлялся с этими поручениями, хотя никогда живописи не обучался. На хуторах о нем говорили как о самородке. Даже митрополит Сергий, приезжавший в войну из Печорского монастыря в Выру, увидев одну из алтарных росписей художника-самоучки, пригласил его поработать в монастыре. Были люди, которые не простили Антсу, что он не вступил в «Омакайтсе», именно они пустили слух, что Антс нажился в эти годы на заказах церкви, что за недурную оплату даже выдавал советских активистов. Приехал на хутор следователь уездной прокуратуры, молодой, горячий, тщеславный, вопросы задавал, будто уже знал, что перед ним преступник, ответы не выслушивал, после каждого слова Антса сыпал фразами: «Запирательство для вас смерти подобно», «Наша юстиция все знает…», «Знакомые увертки». Антс Киви проводил его печальным взглядом и ушел в лес.