Однако не всем электричество пришлось по душе, нет. Некоторые даже столб перед домом не позволяли ставить. Мол, что ж, я теперь всю жизнь на этот столб смотреть буду? К черту! Моя земля — до середины дороги. Иной раз с топором нас встречали, так что приходилось милицию вызывать. В дом не пускали, гнали, словно каких-то разбойников. Тем более что в домах — никто не заставлял. Если кто не хочет, его дело. Как они это объясняли? По-разному. Что новая война скоро будет, того и гляди. А в войну самая надежная лампа — керосиновая. Не будет керосина — можно льняным маслом заправить. А уж ленто они посеют. Из всего, что светит, только солнце, пока Бог милостив, да керосиновая лампа не подведут. А ночью и не должно быть так же светло, как днем. Дня достаточно, а ночь предназначена для сна. Вы решили все в мире вверх дном перевернуть? Еще и столбы с проводами? А вдруг воробьи или ласточки сядут? Сгорят дотла. Эти столбы молнии станут притягивать. А может, и хвори какие. Хватит нам тех, которые уже на свете имеются. В таких домах, понятно, не заработаешь. Но в целом приработок был неплохой. У мельников, например, пока мельницы не национализировали. В плебаниях1, в костелах. Хотя с ксендзами по-разному бывало. Непременно что-нибудь урвут во имя Божье.

И вот однажды, когда я в очередной раз пересчитал, сколько у меня уже скоплено на саксофон, мне показалось, что, может, и хватит. Я не знал, сколько стоит саксофон. Начал расспрашивать деревенских музыкантов, они знали, сколько стоит гармошка, скрипка, кларнет, но о саксофоне мало кто даже слыхал. Тогда я отпросился на день и поехал в ближайший город. Там был музыкальный магазин, но саксофона у них не оказалось, и они даже не знали, сколько он может стоить, особенно сейчас, после войны. Так что через некоторое время я отправился в город побольше и подальше. Там саксофона тоже не было, но мне пообещали, что узнают, сколько он стоит, а может, даже попробуют заказать, если удастся. Поищут частным образом, может, у кого-нибудь есть, иногда ведь люди приносят инструменты на продажу. Я оставил им свою фамилию. Хотел дать аванс. Они не взяли. Сказали, чтобы приехал через месяц-два. Если появится, они для меня отложат.

Не поверите, я каждый вечер перед сном представлял себе, как вешаю саксофон на шею, беру в рот мундштук, перебираю пальцами клапаны. Даже решил, что, когда наконец он у меня появится, мы все за него выпьем и я сам напьюсь.

И вдруг однажды, как гром среди ясного неба, кто-то по «кукурузнику» услышал, что деньги меняют. Что такое «кукурузник»? Нет, не самолет. Так же называли радио, которые мы тоже устанавливали в деревнях, разумеется, если кто хотел, в тех домах, где уже было электричество. А денежная реформа, знаете, в чем заключалась? Нет, дело не в том, что купюры новые. Просто на эти новые купюры человек мог купить в три раза меньше. Не слышали о таком? Да где ж вы тогда были? Впрочем, это не имеет значения. В любом случае о саксофоне теперь нечего было и мечтать. Признаюсь, я даже не разозлился. Вообще ничего не почувствовал. Кроме того, что жить дальше незачем. И решил повеситься.

Я в тот день работал на трансформаторном столбе. А трансформаторный столб напоминает заглавную букву А. Два столба, сходящиеся кверху, а ниже, для крепости, соединенные поперечной балкой. Вот на этой балке я и решил повеситься. Накануне одолжил в одном доме веревку. И под вечер, закончив работу, сложил инструменты в сумку, сумку спустил на землю. Один конец веревки привязал к этой поперечной балке, на другом сделал петлю. Надел петлю на шею и собирался уже оттолкнуться «кошками» от столба, но бросил взгляд вниз, на землю, и увидел дядю Яна. Он стоял, задрав голову, и смотрел, чем я там занимаюсь. Нет, мне не привиделось. Я его видел, вот как вас сейчас.

— Не делай этого, — сказал дядя Ян. — Я повесился — и никакого толку.

Нет, на саксофон я больше не откладывал. Впрочем, вскоре пошел работать на стройку и, получив первую зарплату, купил шляпу. Почему шляпу? Не знаю. Наверное, нужно было что-нибудь себе купить, чтобы снова не тянуло откладывать на саксофон. А шляпу... может, потому что я еще в школе решил ее купить, когда у меня наконец появится саксофон. Саксофон, шляпа — таким мне хотелось себя видеть.

Однажды в школе нам показали фильм. Большой шляпный магазин, входят мужчина и женщина, его зовут Джонни, ее — Мэри. Он хочет купить шляпу, начинает примерять, а Мэри садится в кресло и погружается в чтение журнала. Это был первый фильм в моей жизни. Поэтому, когда Джонни примерял эти шляпы, мне казалось, что он примеряет их не на экране, а рядом с нами, в клубе. Или что все мы перенеслись в этот магазин, где он примеряет шляпы.

Джонни всё примерял, а Мэри — красивая, кстати, женщина — сидела, как я уже говорил, в кресле, не отрываясь от своего журнала. В шубке, ножка на ножку, а на ножках элегантные туфельки.

Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но ножки у женщины — главное. А уж если есть туфельки, то все остальное может быть самым скромным. Лицо может быть не слишком красивым, если имеются ножки. Только на ножках чтобы непременно красивые туфельки. Сегодня редко встретишь такие ножки. Почти все женщины носят брюки, а если и надевают платье, то уж обувь — поневоле войну вспомнишь. И мало у кого походка, какая должна быть у женщины. Видели, как теперь женщины ходят? Приглядитесь как-нибудь. Размашисто, печатая шаг. Не женщины, а солдаты. Даже здесь — разденутся, босиком идут, а все равно почти так же. Хотя под ногами у них не бетон, а земля, трава. Мне один режиссер за границей рассказывал, что никак не мог найти актрису на роль принцессы. Лица его устраивали, а походка — нет.

Ну так вот, эта Мэри была настолько поглощена чтением журнала, что совершенно не обращала внимания на Джонни. А он все примерял и примерял. И в каждой следующей шляпе все дольше стоял перед зеркалом, словно все меньше понимал, сказать ли: вот эту, пожалуйста, или снять ее и попросить другую, а может, еще на себя поглядеть. Он примерил уже несколько шляп, но, видимо, ни в одной себе не понравился, потому что просил принести еще и еще. И продавец приносил как ни в чем не бывало, и конца этому не было. Подавая каждую, он улыбался и кланялся. И хотя Джонни мог видеть себя с головы до ног в большом зеркале, продавец брал маленькое зеркальце и обходил вокруг клиента, поднося его с одной стороны и с другой, придвигая поближе и отодвигая подальше, чтобы тот рассмотрел себя в этом зеркальце, отражавшемся в большом зеркале. И с одинаковой убежденностью расхваливал каждую шляпу, которую Джонни примерял: