— Нет! — Морена вскинула обожженные руки в оберегающем жесте, ладонями к нему. — Уходи, воевода. Уходи прочь! Ты мне не нужен.

Богиня будто бы толкнула Крута в грудь: он почувствовал удар, пошатнулся и провалился в темную пропасть, в нескончаемый вихрь из образов, мелькавших перед глазами. Он не запомнил ни один из них, сколько ни силился. Он все падал и падал, беззвучно крича, пока не открыл глаза, жадно втягивая воздух.

Воевода Крут увидел лицо знахарки, склонившейся над ним. Уставшее, изнеможенное лицо в тусклом свете лучин. Плясали по нему черные тени — такие же темные, как волосы Морены. Двумя яркими искрами выделялись глаза: льдистые, светлые. На груди женщины привычно поблескивал тяжелый торквес. Воеводе помстилось, что украшение отливает красным, словно сильно накалено. Он моргнул, и видение рассеялось.

Знахарка утерла со лба испарину и тяжело опустилась на лавку напротив. Крут, хоть и видел Зиму Ингваровну лишь пару раз, все же приметил, что у нее в волосах заметно прибавилось седины.

— Ну, здравствуй, воевода, — знахарка, прислонившись затылком к деревянному срубу, улыбнулась ему.

— Как… — Крут хотел заговорить, но из горла вырвался лишь сухой хрип. — Как…я…

— Да обожди ты, — госпожа Зима поднялась с лавки и поднесла ему ковш с теплой водой. — Экой нетерпеливый. Попей сперва!

Воевода послушно сделал несколько глотков, отозвавшихся болью в горле. Словно что-то разодрало его изнутри.

— Заживет через седмицу, — сказала проницательная знахарка. — Пришлось тебя помучить, уж не взыщи.

— Как я тут… — со второй попытки получилось лучше, и воевода почти сумел задать вопрос.

Почувствовав усталость, он откинулся обратно на лавку и заскользил взглядом по сторонам. Выходило, что лежал он в горнице князя, а вот его самого было нигде не видать.

— Где князь? — Крут приподнял голову, чтобы посмотреть на знахарку.

— В клети с кметями. Отдал тебе горницу, чтоб никто не мешал ворожбе.

Госпожа Зима говорила столь обыденно, столь спокойно, и воевода сперва опешил. Ворожеи хоть и почитались всяко, но в народе их побаивались, относились с опаской. Потому и селились они, подобно кузнецам, на отшибе, подальше от прочих изб. Потому и редко когда признавались открыто в своем даре.

— Что смотришь так? — весело спросила знахарка. — Мыслишь, богиню Смерти можно одолеть травами да мазями?

Она покачала головой, словно мать, которая удивляется несмышлености малого ребенка, и подошла к двери.

— Нужно князя твоего разбудить. Велел сказать ему, как только ты очнешься, — сказала она и вышла из горницы прежде, чем воевода нашелся с ответом.

По правде, он и не нашелся бы. В голове стоял густой туман, бревенчатый высокий потолок время от времени плыл перед глазами. Крут чувствовал слабость, которой допрежь не помнил. Приходилось прикладывать усилия, чтобы просто пошевелить рукой, чтобы повернуть в сторону голову! Не зря знахарка глядела на него как на дитя. Он им и был нынче! Слабый и ни на что не годный.

Когда в горницу следом за Зимой Ингваровной вошел его князь, воевода сжал края лавки ладонями и попытался приподняться, хотя бы сесть, чтоб не лежать пред князем размазанной квашней!

Куда там! Все пустое! Разом на него зашикала знахарка, да подвели ослабшие руки, и он без сил опустился обратно. Сумел он приподняться, самое большое, на полпальца.

Ярослав Мстиславич махнул рукой. Знахарка и впрямь подняла его прямо с лавки в клети, разбудив среди ночи. Токмо и успел, что рубаху поверх порток набросить.

— Лежи, воевода! — велел князь.

Он стремительно пересек горницу и подошел к нему, опустился на край лавки, с беспокойством заглянул в глаза.

— Мстиславич… — начал Крут, но голос вновь подвел его, и он закашлялся.

Ковш с водой на сей раз подал ему сам князь.

— Он окрепнет? — спросил Ярослав у госпожи Зимы, пока воевода медленно пил.

— А то куда ему деться, — фыркнула знахарка. — Коли открыл глаза, стало быть, окрепнет.

— Мстиславич, сказать хочу… — хоть и туманились его мысли, а все же помнил воевода о самом главном. Что не поспел сказать тогда, а нынче может быть уж поздно. — Сколько я здесь? — спросил он, похолодев.

Коли провалялся он нынче больше пары дней…

— С седмицу уже, — отозвалась Зима Ингваровна. — Отравили тебя.

— Что сказать хочешь? — спросил князь, наблюдая, как от и без того белого лица воеводы еще пуще отлила кровь. — Про оберег ништо? — проницательно усмехнулся он.

— Ведаешь уже? Отрок разболтал…

Ярослав свел на переносице брови, нахмурившись. Закатал повыше рукава рубахи, как делал всегда, когда размышлял о чем-то. Потер старый, витой шрам на предплечье.

— Отрок оказался мудрее тебя, воевода, — князь заговорил тихо, тщательно подбирая слова. — Но и он сказал, уж когда было поздно. А коли б ты сразу ко мне пошел…