— Говори уже. Что мнешься, — велел князь недовольно.

— Мне дядька Крут молчать велел… но я помыслил, а вдруг сгодится… — спутанно, сбивчиво заговорил отрок и оборвал сам себя.

Что лопочешь, будто дитя! Он замолчал и набрал в рот воздуха; мыслил, успокоиться так. Князь терпеливо ждал. Правда, меч в сторону отложил. Не посидеть ему нынче в одиночестве, не обдумать все в тишине.

— Господине, — сызнова заговорил Горазд, — когда седмицу назад ты спросил, где мы с воеводой Крутом были, а я ответил, что ездили поглядеть на место…

— Солгал, — перебил отрока князь. — Ты солгал мне. Чаешь в том повиниться? — хлестко, с уловимым раздражением спросил Ярослав Мстиславич.

— Нет, княже… то есть, да, но… — Горазд окончательно запутался и растерялся.

— Ведаешь, что за ложь князю бывает? — дождавшись кивка отрока, он продолжил. — Ну, об этом мы еще потолкуем. Говори, что хотел.

Горазд подавил вздох. Тяжесть княжеской руки он знавал не понаслышке.

— Мы не просто тогда ездили поглядеть на место, где хазары напали, — заговорил отрок. Прав князь. Нужно сперва сказать, что намеревался, а уж после себя жалеть.

— Воевода Крут искал что-то и мне велел. И я нашел втоптанный в землю перунов оберег…

Когда князь вскочил на ноги, Горазду потребовалось немало мужества, чтобы не отшатнуться в сторону. Он замолчал и перевел дух.

— Что нашел? — выдавил Ярослав Мстиславич сквозь зубы.

— Перунов оберег. Дядька Крут забрал себе и тебе велел не сказывать.

Не зря эта мысль точила Горазда уж второй день! Нашел он нечто шибко важное и для воеводы, и для князя. По скудомыслию своему он не разумел, отчего да почему. Но не стал бы князь просто так тревожиться.

— Как этот? — Ярослав Мстиславич вытащил из-под рубахи длинный шнурок с Громовым колесом.

— Токмо там молот был. И на цепочке, — отроку приходилось задирать голову, чтобы смотреть князю в глаза.

Чтобы найти оберег, князь приказал вывернуть наизнанку седельные сумки и иную поклажу воеводы. Горазд поискал даже на конюшне в стойле у лошади дядьки Крута, но все попусту. Мальчишка уж стал терзаться, а вправду ли он видел тот оберег да держал в руках? Уж не помстилось ли ему?

— Ты кому-то говорил об обереге? — спросил его князь, когда перунова молота не оказалось и в последней сумке воеводы.

— Нет, княже.

— И впредь молчи. А как воевода очнется — я с ним потолкую. Коли б он сказал мне сразу, да ты не солгал… все было бы ино.

***

Когда услышали крики про пожар, Горазд с Вышатой да другими кметями повскакивали с лавок в чем мать родила. Токмо успели портки натянуть да ножны с мечами похватать, прежде чем вывалились из клети на холодный ночной воздух.

По коже тотчас рассыпались гусиные лапки да красные пятна; правда, мОлодцы их не замечали. Бросились, кто куда — расталкивать слуг, коли кто спал еще, выводить из конюшни лошадей, таскать воду из колодца, будить князей да их домочадцев на другой стороне терема. Горазд побежал туда. Ярослав Мстиславич нынче в клети с дружиной не ночевал; верно, в горнице с дядькой Крутом остался.

На княжеской стороне терема хватало подмоги. Два кметя стащили по всходу и вынесли в сени сынишек Некраса Володимировича; кто-то звал княгиню Доброгневу. Нужно было подсобить и вытащить, покуда можно, из горниц сундуки с добром, и Горазд взялся за один из них. Склонился и почувствовал, как вздулись на спине следы от плети.

Терем заволокло едким дымом; от него слезились глаза, а из груди рвался надсадный кашель. Уж который пожар на памяти Горазда, но досель не видал он такого. Чтоб дым глаза резал так, что нет мочи смотреть!

Непрестанно кашляя, он вытащил кое-как в сени сундук и тяжеленный мешок. Порадовался, заслышав брань дядьки Крута — сразу несколько молодцев снесли его по всходу. Стало быть, все с ним ладно, коли браниться начал. Потом отрок впопыхах и темноте налетел на Ярослава Мстиславича.

— Я за Рогнедой, — сказал он кому-то в сенях и в два широких шага оказался подле всхода.

Едва дыша, Горазд выскочил из терема и отбежал подальше. Согнувшись, он долго и надсадно кашлял, пока в ушах не зашумело, да перед глазами не заплясали белые пятна. Дым едва ли не выжигал ему нутро.

Малость охолонув, он выпрямился и увидел подле себя запыхавшегося, взмыленного Вышату со стесанными в кровь ладонями. Ведер они нынче от колодца перетаскали изрядно. Отрок достал из-за пояса порток рубаху и протянул ее Горазду.

— Кровит у тебя спина, — сказал. — Прикройся.

Тот с благодарностью принял. Он и сам чувствовал, что кровит… За минувшую седмицу был он порот чаще, чем за все время с зимы, когда приняли его в княжий терем на Ладоге отроком.

— Побороли там огонь. Неясно, с чего занялось, — говорил меж тем Вышата.