Нагатай-бек поджидал их с нетерпением. Уже были готовы крытые арбы, упакованы в тюки ковры, кошмы, одежды, домашняя утварь, без которой он не мог обойтись. Старый бек не стал ждать утра, выехал под вечер, прихватив с собой стряпуху и несколько слуг.

Глава двадцать вторая

Лето выдалось ведренное, теплое. Впервые засеянное поле породило обильные злаки. Всех удивили высокие густые хлеба. Мужики качали головами, чесали в затылке и не могли нарадоваться на необычную для них пшеницу.

– Гляди-ка! Красавица-то какая! Аж жалко резать!

За жатву принялись дружно, споро. Несколько дней косили с утра до вечера. Вместе со всеми трудились и Михаил с Косткой.

Одним ясным свежим утром несколько жнецов с Михаилом приблизились к большаку, что пролегал подле их поля, и мужик Мирон, долговязый и худой, увидел что-то вдалеке и указал рукой:

– Глянь-кось, Авдевич!

Яркое солнце слепило глаза, и Михаилу пришлось загородить их ладонью и прищуриться. Из густого, как туман, облака пыли вдали возникали всадники, вооруженные копьями. Они ехали по нескольку рядов, отряд за отрядом, черные бунчуки развевались на длинных шестах. Раздавался глухой равномерный гул барабанов. То двигалось к Сараю большое войско.

– Никак, яицкий хан Хызра пожаловал?
– предположил Костка.

– Кажись, он, - согласился Михаил и стал отгонять своих мужиков подальше от дороги, а сам остался с Косткой да Мироном - любопытно было взглянуть на силу нового хана.

– Спешно идут. Торопятся, - сказал Костка.

Мирон высказался с беспокойством:

– Кабы они наши хлеба не разметали, Авдевич. Что тогды?

– Молчи, дядя! Тут не о хлебах думай, а о башке. А то враз покатится, как арбуз на бахчи.

– Так-то оно так, а все равно... Жалко.

Пыль поднялась огромным облаком и тяжело нависла над дорогой. Конница шла на рысях, мелькали бунчуки, знамена всех размеров, сверкали острия поднятых вверх копий, металлические бляшки на щитах и кожаных латах. Слышались стук копыт, всхрапывания и ржанье боевых коней, скрип кожаных ремней, покрикивания сотников.

К ним подлетел на взмыленной соловой лошадке худощавый нукер, взмахнул рукой, с запястья которой свисала нагайка, почти завизжал, сильно выкатив белки своих раскосых глаз:

– На колени! Хан Хызр едет!

В это время они разглядели разноцветную группу всадников - человек тридцать, одетых в яркие одежды, верхом на рослых красавцах конях.

Михаил, Костка и Мирон разом рухнули на колени, прямо в густую пыльную придорожную траву, и склонили головы до земли.

Всадники остановились неподалеку от них, переговариваясь между собой, и стали смотреть в поле и на связанные снопы пшеницы, стоявшие рядками.

В середине Михаил разглядел худого смуглого старика с седенькой длинной бородкой, вдоль щек его пролегли две глубокие морщины, внешностью он чем-то напоминал Бабиджу.

К ним подъехал тот же нукер, закричал:

– Чье поле, хан спрашивает?

Ознобишин распрямил свой стан и, не поднимаясь с колен, ответил: "Нагатай-бека", - и вновь склонился.

Нукер птицей подлетел к свите с этим сообщением. Его выслушали и одобрительно закивали головами. Старый хан что-то сказал, все разом развернули своих коней и поехали прочь. От свиты отделился на рослом гнедом широкоплечий немолодой воин в богатой одежде и зеленой чалме с алмазной брошью в середине, крепившей белое перо. Он подъехал к коленопреклоненным рабам. Широкое лицо этого человека с вислым большим носом, обрамленное курчавой черной бородой и усами, было обезображено глубоким сабельным шрамом от брови до подбородка. От сабельного удара глаз, видимо, вытек, страшную впадину загораживала голубая повязка. Короткие пухлые пальцы левой руки, державшей поводья, унизаны золотыми перстнями с красными и зелеными камнями.

– Кто старший?
– прозвучал властный грубый голос.

Михаил поднял голову. Воин смерил его пристальным взглядом своего единственного карего глаза и спросил, кто он такой.

– Векиль Нагатай-бека.

– Передай своему господину, что хан Хызр, могущественный и мудрый, шлет ему салям и поздравляет его с хорошим урожаем. И ещё передай, что хан желает ему успеха в мудром начинании - земледелии. И передай, что тебе об этом сказал эмир Тимур-ходжа.

– Да, господин...

Золотой динар, сверкнув на солнце, шлепнулся у колен Михаила и утонул в пыли.

Грозный эмир Тимур-ходжа развернул своего коня и отъехал.

А мимо рысью мчалась дикая конница сибирских татар, воем, свистом приветствуя эмира. Слышались громкие стуки большого барабана и топот, топот некованых копыт.

Костка распрямился и ухмыльнулся, отирая пыль с лица:

– Теперя у них начнется!

Лишь к вечеру Михаил с мужиками прибыли в Сарай. Над всем городом стлался прогорклый белый дым от пожарищ. На улицах лежали убитые и выли собаки.

Джани ждала Михаила с нетерпением, а увидев, едва сдержалась, чтобы не броситься к нему. Лицо её стало бледно от переживаний. Слуги были перепуганы и тихи, они двигались как тени, едва слышно переговаривались. В доме не зажигали огня и старались не создавать никакого шума.