Закрыв дверь, Кокечин сказала: "Мне страшно". И тотчас же присела на ковер, возле его ног. Она взяла его руку и прижала к пылающей щеке, застенчивая улыбка слегка тронула её яркие свежие губы. Ознобишин поглядел в ласковые черные глаза, в которых заиграли озорные лучики, и, засмеявшись, обнял женщину за плечи.

Кокечин могла дарить свою любовь, свою нежность, свою красоту так простодушно и ненавязчиво, то есть в тех границах дозволенного, что мужчины, какие бы они ни были, всегда испытывали к ней добрые чувства и благодарность. Не избежал этого и Михаил, тем более что нелегкая судьба молодой женщины взволновала и тронула его. Он был из тех людей, которые чужое горе принимают за свое, и по мере возможности оказывал поддержку тем, кто в этом нуждался. Этой красавице, нежданно-негаданно появившейся в его жизни, требовалось покровительство и защита. Вначале он не знал, чем ей помочь, но когда услышал, что она мастерица вышивать золотом по ткани, в радостном изумлении воскликнул:

– Вышивать? Вышивать золотом?

– Ну да. Всяких зверей, драконов, узоры, - призналась она со смущением, будто бы это пустяк.

– Да тебе, дурочка, цены нету!
– обрадовался Михаил, потому что в этом и видел её спасение.
– Ты можешь открыть мастерскую. А заказчиков я тебе достану.

– А на что Кокечин возьмет ниток, ткань?

– Пусть это тебя не беспокоит. Будут у тебя нитки, будет ткань!

– О Озноби! Как счастлива Кокечин!
– проговорила женщина и, как шаловливая разнеженная кошечка, принялась тереться о его ладонь.

С этой ночи она поняла, что приобрела то, о чем не могла и мечтать. И страхи её рассеялись. Доверчивая от природы, Кокечин поверила всему, что сказал ей Озноби, и не обманулась в нем.

Через неделю Михаил разыскал в квартале ремесленников маленький уютный домик с небольшим внутренним двориком и садиком. С его хозяином Михаил сторговался быстро и приобрел домик за сравнительно небольшую сумму. И счастливая Кокечин перебралась туда со своими нехитрыми пожитками и большой надеждой на будущее.

Глава двадцать четвертая

Однажды приехал из города на своем сером всклокоченный и возбужденный Костка. Завидя Михаила, с криком слетел с осла, подбежал к нему и вцепился костлявыми пальцами в рукав его халата.

– Пошли, пошли живее, Михал...

– Куды ты меня тащишь?
– спрашивал Михаил, упираясь и стараясь освободить руку.

– Там, - говорил Костка, тяжело дыша, - во дворе сарайского владыки... полон двор русских князей. И московский с ними.

Михаил так и ахнул:

– Неужто князь Митя пожаловал?

– Там три каких-то отрока. И митрополит Алексей. Да сдается мне, что собираются оне отъезжать.

– Царица Владычица!
– воскликнул Михаил и схватился за грудь: от этого известия у него зашлось сердце, какой-то ком подкатил к горлу, мешая дышать, в глазах сверкнули предательские слезы.
– Уезжать? Были тут, а мы и не ведали о них?

– Выходит, так, - подтвердил Костка, беспомощно разводя руками и моргая реденькими ресницами.

Михаил скоро оседлал коня, вскочил на него и прямо со двора пустил его в галоп. Пролетев всю улицу, он вынужден был остановить вороного: поперек его пути из боковой улочки медленно двигался караван - верблюд за верблюдом, осел за ослом, груженные объемистыми поклажами, шли и шли, сопровождаемые людьми в халатах и чалмах, позванивали колокольчики на шеях верблюдов, стучали копыта по твердой утоптанной земле.

Спешившись, Ознобишин взял своего коня под уздцы. Эта непредвиденная остановка заставила его нервничать и кусать от нетерпения губы. Костка нагнал его, и Михаил, не поворачивая головы, сказал с обидой в голосе:

– Как же так, Костка? Оне, почитай, не одну седмицу пробыли в Сарае, а мы только проведали об этом.

– Кто же знал?!

– Надо знать! Такое не кажный год случается.

Караван прошел, но все равно по многолюдным узким улочкам ехать быстро было нельзя, и они поплелись шагом. К досаде Михаила, они потратили немало времени, прежде чем достигли русского подворья.

У распахнутых настежь высоких двустворчатых ворот усадьбы сарайского владыки, располагающейся неподалеку от одноглавой деревянной церкви, было необычайно многолюдно.

Михаил и Костка приблизились к толпе. Тем временем со двора на улицу по двое, по трое выезжали всадники: скромно одетые бояре, воины в кольчугах и шеломах.

Показалась крытая телега на больших колесах, влекомая высоким сильным рысаком. На рысаке сидел молодой монашек в черной рясе и высоком колпаке. На телеге под тентом - седой старец, митрополит Алексей, который медленно сухой рукой, высунувшейся по локоть из широкого рукава, осенял всех провожающих крестным знамением.

С правой стороны телеги верхами на гнедых ехали два отрока, а с левой - на сером в яблоках - отрок постарше, в маленькой темно-зеленой бархатной шапочке, отороченной куньим мехом, и в синем дорожном плаще, спадающем тяжелыми складками на круп коня и скрывающем все тело мальчика.

– Князь Митя!
– указал рукой Михаил.

– Который?

– Тот, что на сером! Господи, вырос-то как!

При виде юного князя Михаил пришел в неожиданное волнение.

Костка стал дергать Михаила за рукав халата.