Круглое светло-оранжевое солнце садилось позади, за длинную гряду небольших холмов. Оно ещё горело некоторое время, бросая вверх пучки своих лучей, затем, блеснув вдруг необычайно ярко, погрузилось будто в пучину. И на степь тот же час пала глубокая прохладная тень.

Нужно было думать о ночлеге. Михаил спешился, помог сойти Джани. Потом он расседлал коней, положил седла на землю и разостлал попоны. Спутав коням ноги, он отпустил их пастись. Джани присела на попону, закусила травиночку и стала смотреть вдаль.

– Нонешние травы хороши будут, - сказал он.

– Угу, - как бы нехотя отозвалась она.

– Ежели рано начнем покос - много сена заготовим.
– Помолчав, добавил: - Навесы надобно делать.

– Что ты, Михал, все навесы да навесы, - прервала его Джани, поглядывая на него смеющимися глазами.
– Скажи ещё о чем-нибудь.

Ознобишин удивился.

– О чем?

– Неужели не о чем?

Джани легла навзничь, раскинула руки и, глядя вверх, в светлое небо, сказала:

– Небо-то какое! И как хорошо дышится!

Затем через некоторое время приподнялась, опершись на локоть.

– Что-то мне холодно.

Михаил заботливо и поспешно накинул на её ноги вторую попону, и она поблагодарила его ласковой улыбкой.

– Сядь со мной, - попросила она.

Михаил послушно опустился на траву рядом с ней. Она по горло была укрыта попоной. Глаза её как-то странно и лихорадочно блестели. По всему было видно - она в волнении, и её волнение передалось ему. Его вдруг начал бить озноб. С трудом сдерживая дрожь своего тела, он плотно стискивал зубы, чтобы не лязгать ими. Он с беспокойством спросил:

– Тебе не холодно?

– Нет. Ничего.

Дрожащие её пальцы нашли его руку.

– Какие леденющие!
– Она стиснула его пальцы.
– Да ты же застыл! Иди сюда! Вдвоем нам будет теплее!

Он сразу подумал: "Встать и отойти!" Но не сделал этого, боясь показаться смешным; ещё он подумал: "Она - госпожа, а я - раб. Она мусульманка, а я - христианин. Да из моей шкуры сделают решето. А, пропадать..."

Ее легкое дыхание пробежало по его лицу, он поглядел в её близкие глаза, ставшие большими черными кругами, и, когда приблизил свои губы к её теплому маленькому рту, сказал по-русски: "Джани, милая", - и она отозвалась: "Милый, Озноби!.."

...Он пробудился первым. В предутреннем свете все вокруг, до мельчайшей травки, было хорошо видно. Приподняв голову, Михаил заметил, что спина Джани обнажилась, и сдвинул попону так, чтобы укрыть её всю. Женщина безмятежно спала, и губы её слегка вздрагивали в полуулыбке.

Прошло немного времени, и она проснулась, открыла глаза.

Она улыбнулась и протянула к нему руки, затем серьезно и внимательно поглядела в его лицо, приподнялась и припала к его груди. Она сказала:

– Я - твоя жена.

Михаил молча погладил её плечо, волосы, однако взгляд его остался печален. Джани, догадавшись о его мыслях, сказала:

– Нет, ты не должен думать об этом. Раз я твоя жена, ты отныне свободен. Можешь идти куда угодно. Хочешь, я отпущу тебя на Русь?

Подумав немного, добавила с горечью:

– Но это убьет меня. Я буду несчастна.

Михаил встал на колени, и она встала на колени. Он прижал её к своей груди, погладил узенькую спину и сказал:

– Больше всего на свете я хотел бы, чтобы ты была счастлива.

Он говорил искренно, ибо сердце его, умиротворенное любовью, никуда не рвалось, а было с ней. Джани заглянула в его глаза снизу вверх, проникновенно и нежно, как может смотреть только любящая женщина.

– Я полюбила тебя с того дня, как увидела тебя. Ты у меня вот здесь, и она показала на свое сердце, затем взяла его ладонь и прижала под маленькую левую грудь. Он услышал, как бьется сердце женщины, спокойно и размеренно: тук, тук, тук. И, засмеявшись, крепко прижал её к себе. Тонкие пальцы её затеребили жесткие волосы на его затылке. Любовь совершенно преобразила её, никогда ему не приходилось видеть у неё такого счастливого одухотворенного лица.

Только поздно вечером они добрались до большого кочующего аула Нагатай-бека. Старый Муса, мужчина рослый, сухой, строгий, выслушав госпожу, поклонился и сказал, что большая юрта будет подготовлена к приезду хозяина.

Джани ушла спать в юрту жены Мусы, а Михаил, завернувшись в попону, проспал под звездным небом, неподалеку от своих пасущихся стреноженных коней.

Утром, простившись со всеми, они отправились в обратный путь. Опять ярко сияло солнце, снова небо было высоко и безоблачно, и в теплом воздухе звенели невидимые жаворонки.