Пес Полкан, лежавший возле костра, поднял лохматую голову и глухо заворчал, напряженно уставившись в темноту.

– Что, Полкашка?
– обратился к нему Ознобишин.
– Чужой?

– Учуял кого-то, - подтвердил Костка.

Ворчание пса стало более угрожающим.

Михаил и Костка переглянулись.

Неожиданно пес вскочил и с громким лаем бросился в темноту Совсем близко послышался человеческий крик и собачье злобное рычание, прерываемое отчаянным лаем. Костка побежал на шум, и скоро из темноты послышалось:

– А ну перестань! Да оставь ты его в покое, собачье мясо!

Полкан яростно лаял, незнакомый испуганный голос вскрикивал, а Костка злобно ругался. Михаил поднялся на ноги и, стоя к костру спиной, глядел в темноту, ничего решительно не видел и кричал:

– Што там у вас? Эй, Костка!

– Ах ты, дьявол лохматый!
– бранился Костка.
– Да оставь ты его в покое! А ты... как там тебя, дуй к костру!

Из тьмы выскочил невысокий человек, истерзанный, окровавленный, рухнул перед Михаилом на колени и поднял вверх руки.

– Не губи мя... человече, вижу: вы оба русские. И я русский. Купец приезжий. За мной гонятся. Убить хотят.

Лицо синее, опухшее от побоев, губы в крови, борода неопределенного цвета и всклокочена, одежда порвана, а небольшие округлившиеся глаза выражают страх, почти животный ужас. Появился Костка, крепко державший за ошейник разъяренного Полкана.

– Замолчи, тварь подворотная!
– прокричал на пса Михаил.

Услышав в голосе хозяина угрозу, Полкан жалобно заскулил. Ознобишин видел: огни факелов стали хорошо различимы, без сомнения, к ним приближались люди, преследовавшие этого несчастного. Собачий лай мог выдать беглеца, поэтому Михаил не сдержался и повысил голос, что с ним случалось довольно редко.

Не долго думая, Михаил опрокинул человека наземь, приказав лежать и не двигаться, набросил на него войлочную попону, затем ковер, принесенный Косткой. Оба уселись на человека, точно на бревно, а возле своих ног уложили Полкана. Однако пса пришлось крепко держать за ошейник, чтобы он снова не бросился навстречу идущим. Уже слышались шаги, возбужденные голоса - и вот целая ватага с факелами быстро поднялась из-за всхолмины и приблизилась к ним.

Переругиваясь друг с другом, пришедшие разбежались по всему аулу и начали заглядывать и шарить в каждой юрте, будя спящих и тревожа собак. Один приземистый широкоплечий воин, в меховой шапке с лисьими хвостами, в теплом, на вате, халате, перехваченном широким ремнем с болтающейся на нем саблей, заглянул в юрту, светя себе факелом. Потом обратился к Михаилу:

– Пробегал кто? Видел кого?

Михаил преспокойно ел арбуз и выплевывал семечки через костер по направлению к воину. Ознобишин даже не пожелал ответить, чем вызвал у пришедшего злость. Тот подошел к костру и, брызгая слюной, закричал:

– Был тут кто? Говори!

– Какое там! Никого не видали, - заговорил Костка, а Полкан от наглости прибывшего пришел в дикое бешенство и с остервенением стал рваться из рук тверичанина. Злобный лай огласил весь аул.

– Уходи, уходи скорее!
– замахал в отчаянии Костка, изобразив на своем лице притворный страх и озабоченность от столь скверного нрава своей собаки.

Воин сплюнул от досады и удалился, подняв над головой чадящий факел. Костка схватил деревянную бадью и залил огонь костра водой. Вокруг них мигом распространился ночной мрак. Они откинули ковер, войлок и затащили человека в юрту.

– Кто ты?

– Уж не думайте, не гадайте, отцы родные, - молил, плача, человек. Не тать я, не убивец. Ни в чем не виноватый.

– С чего же это оне за тобой гонятся?

– Не ведаю, отцы мои. Вот те крест! Московский гость я. Никита Полетаев.

Никита рассказал следующее. Приехал он в Орду с московскими купцами, привез много пушного товара. Прослышав про празднество, купцы в Сарай не поехали, а завернули в ставку эмира Мамая. С первых же дней торговля пошла бойко, и скоро они имели большой прибыток и радовались удаче, да, видимо, прогневали чем-то Господа: нежданно-негаданно налетели на них татары, разграбили всех, обобрали до нитки, а купцов побили до смерти. Он же, Никита, уцелел потому, что в это время отлучился до ветру, а как увидел, что купцов, его товарищей, валяют, бежал, да был пойман какими-то нищими и крепко бит. Потеряв от побоев сознание, лежал, будто мертвый, в грязи, а как пришел в себя, снова пустился наутек. Хорошо, что ночь позволила до них добраться и спастись от преследователей.

– Отцы мои!
– говорил Никита, плача.
– Да я за вас вечно Богу буду молиться. Меня, несчастного, от беды избавили. Уж как мне Митрич говаривал: не езжай в Орду-то, поберегись, мол. Не послушал, окаянный. Сам на себя беду накликал.

– Уж не Большого ли Митрича поминаешь?

– Его. Большого. Только я, грешным делом, подумал, что остерегается он, кабы я его не обошел. А он, кажись, по-христиански советовал поберечься, без корысти. Я, несчастный, зачем не послушал? Увы мне!

– Не блажи. Твои товарищи теперя где?

– Нету моих товарищей. Мертвые мои товарищи! Мертвые!

– А ты - живой! Вот и не блажи! Не гневи Бога напрасными попреками!

– Да что ты, батюшка! Гневить.. да я... да я...

– Сказал - молчи!

– Молчу, молчу, - шепотом согласился Полетаев.

– А о потерянном што тужить? Была бы голова цела.

– Отцы мои, - говорил купец, всхлипывая.
– Мне бы живым уйтить.

– Уйдешь, коль тихо сидеть будешь.

– Ежели уйду... Да я, отцы мои... всю жизнь молиться за вас буду. Ей-богу! Вот вам крест!