Маняша, слушавшая с большим вниманием, спросила:

– Скажи, Мишук, я как твоя жена али краше?

– Краше, - проговорил он, дивясь её простодушию, и вдруг подумал, что Маняша спросила об этом неспроста: заметил он, как она по-женски пытливо и ревниво смотрела на него, как при этом сверкали её глаза, и, точно спохватившись, отрывисто добавил: - Потому что молода.

– Счастливый ты, Мишук. Поедешь вскорь домой. А там жена, поди, ждет, сынишка...

У неё поникла голова, и легкая тень от ресниц легла на освещенные луной щеки, придавая лицу выражение томной нежности, растрогавшее его.

Он тихо молвил:

– Никто меня не ждет, Маня. Жена моя помре. Сын у князя служит.

Девушка встрепенулась - и печали как не бывало; обдав его чистым, свежим своим дыханием, быстро заговорила:

– Бедный, бедный Мишука. Как же ты будешь один?

– Што ты, Маня! Не один я. Костка да Тереха со мной едут, - весело начал он и перешел на шутку: - Да тебя ищо заберу. Будешь у меня заместо хозяйки.

– Ой! А я и не поеду!
– воскликнула радостно девушка, а потом, погасив улыбку, добавила с легкой досадой: - Как же... отпустят меня.

– А я тебя украду.

На это точно колокольчик прозвучал тихий звонкий смех:

– Ой, Мишук! Удумал тож... дочку хатуни красть.

Он ничего не добавил к сказанному, промолчал, а она, став серьезной, проговорила:

– Просватана я. За мурзу Челеби. Хатуня ждет от него большой калым.

Это была новость, хотя Михаил мог бы и предвидеть, ибо Маняша находилась в возрасте невесты. Он знал, что хатуня сама устраивала судьбу своих красавиц, что евнух Саид выискивал женихов из хороших семей, с достатком, да и эмиры были не прочь посватать иную приглянувшуюся молоденькую ханскую дочку, не скупясь при этом на требуемый калым. Нашелся такой жених и для Маняши. То был мурза Челеби, не старый, богатый человек. Маняша его ни разу не видела, но слышала, что наружностью он приятен, не злой, щедрый со своими женами и всегда путешествующий в чужих странах по поручению царствующих особ, где скупал дорогие наряды, редкие драгоценности, красивых невольников и диковинных зверей, таких, как маленькая полосатая дикая лошадь или птица страус, которых он привез хатуне в деревянных клетках. Теперь он находился в Египте и должен возвратиться в Орду этой осенью. А так как до этой поры ещё было долго, то Маняша беспечно продолжала свою девичью жизнь, нимало не заботясь о замужестве.

Сейчас она неожиданно встревожилась, да и он разволновался почему-то и немного погодя, с осторожностью, как бы все ещё сомневаясь, спросил:

– А ежели предложил бы... бежала?

– С тобой?
– Девушка сложила перед грудью руки.
– Ой, Мишука! Бежала бы... Хоть сичас.

Михаил приблизил к ней свое лицо - в душе его вдруг произошла разительная перемена: нерешительность, сомнения, страх уступили место готовности действовать - глаза его засверкали яснее, голос стал тверже, хотя он снизил его до шепота.

– Погоди маленько, Маняша. Обдумаем, што да как. Больно опасно дело-то. А наперед знай: расшибусь, а тебя из неволи избавлю.

Девушка вскрикнула и бросилась ему на грудь, обнимая, плача и говоря:

– Мишука, милый! Правда, возьмешь? Не обманешь? Не обманешь?

– Врать мне какая нужда? Ну, а ты, Маняша, ужо не отступись. На свято дело идем. Ничего не выйдет - плохо нам придется. Убегем - вместе радоваться. Гляди!

– Согласная, согласная, - твердила она и все плакала и плакала и не могла остановиться.

А наутро Михаил сказал Терехе и Костке, пытливо смотря на обоих:

– Задумал я, мужики, девку с собой забрать... Маняшу то есть.

– Как забрать?
– удивился Костка и нервно задергал головой.
– Увести, что ли? Дочку хатуни? Да ты, чай, Михал, не белены ли объелся? Рази не знаешь, что у них за такое бывает? Голову снимут и не перекрестятся! И собя погубишь, и ее... и нас тож.

Тереха зло усмехнулся, беззубый рот его скривился, а куцая бороденка затопорщилась, как щетина, и стал он похож на задиристого маленького петушка.

– Вот-вот! О себе беспокойсь, - заговорил он.
– Ты, Михал, ево не слухай. Не оставляй им девку. Тож русска душа. Нельзя её бросать. Мы те помогнем. А ежели этот щербатый ишо заикнется... Ты гляди, Коска, не больно вякай-то...

– Не-е, - стоял на своем Костка, несмотря на угрозу непримиримого и дерзкого Терехи.
– Да рази доедем мы с ею до Руси-то? Подумайте!
– он постучал согнутым пальцем по своему лбу.
– Ни за что не доедем. Пропадем зазря!

Костка в сердцах махнул рукой и даже всхлипнул от досады, утер скомканной шапкой вздернутый носик.

– Ты послушай, Коск. Нам только отсель уехать, а там... в пути-то... как-нибудь перебьемся. У меня байса-то на што? Грамотка тож. Кто вернет-то? А ежели лазутчик я ханов? Уразумел? Поверят. Разъезды минуем, а на Руси помехи нам не будет.

– Не-е, Михал. Тронулся ты, видать... Ну на што она тебе... Не гляди, што телом баба, умом-то - чисто дитя. Сболтнет ишо... право, сболтнет.

– Ты послушай, дурачок!
– начал злиться Михаил.
– Не така она девка, штоб болтать. Да и зачем ей болтать-то? Нешто враг собе? Ты этого не бойся. Лучше давай покумекаем, как нам отсель её увесть.