В августе месяце стало известно, что Мамаевы темники, которые пошли следом за царевичем Араб-шахом, сыном Менгу-Тимура, на реке Пьяне разбили русское ополчение. Этому не хотелось верить, и Михаил долго сомневался, пока сам не увидел, как посланники темников перед шатром Мамая метали из кожаных мешков отрубленные головы русских воинов. По случаю этой победы по всей ставке до темноты не утихало всеобщее ликование.

Михаил вернулся в свой курень хмурый и подавленный, сел возле костра и, смотря на огонь, ломая сухой прутик на мелкие части, стал бросать в тихое пламя. Костке и Терехе сказал, горько кривя рот:

– Силу-то каку понабрали, да ничего не смогли. А все наша беспечность. Што нам, мол, тот-то, што этот! Шапками закидаем. Вот те и закидали.

Не поняв ничего из услышанного, Костка воскликнул:

– Да што произошло-то?

Ознобишин зло усмехнулся, сердито сверкнул глазами.

– Как робят малых, понимаешь... На реку Пьяную съехались, перепились все, как зюзи... растелешились, купаться удумали. А те - тут как тут. Подкрались и давай колоть да резать.

– Осподи!
– разом воскликнули Тереха и Костка, крестясь.

– Вот откуда головы те, - Михаил зашмыгал носом, утер с глаз набежавшую слезу.
– Рази так победишь бесью силу? Вином, брат, да беспечностью никого не сокрушишь. Не-е. Эдак лучше совсем не выходить. Как же князь Дмитрий это допустил? Не могу понять.

Костка вздохнул, не отвечая, заморгал бесцветными ресницами. Тереха зашелся кашлем, схватясь за грудь.

– Обидно, - продолжал Михаил.
– Силу таку припасли - и все напрасно.

Тверичанин безнадежно развел руки, тихо молвил:

– Не повезло.

– Понимаю, што не повезло. Да боюсь, как бы эта беда не испугала их, не зарезала вовсе. Вот о чем тревожусь.

– Неужто князь Дмитрий уступит Мамаю? На поклон пойдет?

– Не хочу об этом думать. Ни-ни. Вот как в лицо ево в тот раз глядел помнишь?
– так вот и подумал: дерзкий он, упрямый, смелый, непокорный. Губы поджаты, смотрит строго, и своя дума есть. Такой князь себя в обиду не даст и другого не позволит обижать. Дай Бог ему много лет жизни и здоровья... Князь Дмитрий - Руси защита. Так-то вот. Богу за него надо молиться.

Костка, слушая Михаила, кивал лысой головой, поддакивал, зная, что Михаилову веру в московского князя ничем нельзя сокрушить и возражать только попусту молоть языком, хотя ему так и хотелось вставить словцо и про силу тверского князя, и про дерзость рязанского.

– А тех што жалеть, - говорил Михаил, как бы рассуждая сам с собой. Сами виноваты... Разумей в другой раз. Не плошай. Каждый должен знать: взялся за меч - воюй осмотрительно. Знай, когда спать, когда караул держать, когда в бой исполчаться. Уж сколько раз трепали нас за самонадеянность эту, за распри, за бестолковщину. А кажись, и людей добрых много, и князями добрыми Господь не обидел. Да вот не могем пока...

– Не могем, - подтвердил слабым голосом Тереха и как бы подлил масла в огонь.

– А все потому не могем, што не держимся за одного князя, - завел Михаил свой обычный разговор.
– Ты думаешь, я один такой умный оказался? Про одного князя-то говорю? Не-е, брат. Каждый русский те об энтом скажет. Когда Орда сильна была? Когда в ней один царь Жанибек сидел. Всех держал вот так, - Михаил показал туго сжатый кулак.
– И никто, брат, пикнуть не смел. А умер - все наискосок лопнуло. Кажный хан себе власть тянуть начал. Вот и оскудела Орда, ослабилась. Самое время бить её да не давать опомниться. А мы, понимашь, на рати едем, винища да брагу с собой везем да женок вдовых. Эх, што тут говорить!

Замолчал он, не с силах больше произнести ни слова от обиды и жалости к погибшим. Долго и тихо потом сидели трое у костра, смотрели на огонь недвижными взорами, пока совсем не стемнело и не пришлось ложиться спать.

Глава сорок первая

Рано наступила осень. Студеные шальные ветры нагнали пепельные тяжелые тучи, которые так плотно и надолго закрыли доступ к земле солнечного тепла, что люди вынуждены были облачиться в меховые одежды.

Ставка ханши, как большой беспокойный улей, снялась со своего насиженного места и откочевала на привольные зимние пастбища, к Крыму. Как всегда, за ставкой откочевал и аул Джани.

Михаил с Косткой и Терехой рассудили так: раз им путь на Русь пока заказан, лучше перезимовать в Орде, а весной, по теплому солнышку и молодой травке, отправиться на отчизну. Как ни хотелось им ехать в Московию, как ни болело сердце и душа по родным местам, а все же пришлось последовать вместе со всеми в Крымские степи.

Несколько месяцев прожили без происшествий: не хорошо и не плохо, но в феврале, когда снег уже стаял, а небо выгнулось высоким ярко-голубым куполом, с Михаилом случилась беда. Купил он себе рослого молодого жеребца вороной масти, настоящего карабаира, и решил сам объездить его, чтобы тот скорее привык к хозяину. Однако жеребец оказался дик и своенравен, не желал подчиняться чужой воле. Сколько бы Михаил ни забирался ему на спину, непременно сбрасывал его наземь. Такого ещё с Ознобишиным никогда не бывало. Он считал себя хорошим наездником и от этой неудачи совсем растерялся и не мог найти себе покоя от стыда и злости.