Михаил выпрямился, кротко улыбнулся и сложил руки на животе. Вид этого спокойно улыбающегося русского окончательно взбесил Касима. Он тяжело задышал открытым ртом, а затем разразился истеричным криком:

– Зачем сидел? Зачем работу не делал?

– Пить просит, - ответил Михаил, все ещё улыбаясь и показывая рукой в яму.

– Шайтан его напоит!
– заревел, брызгая слюной, Касим и стал теснить Михаила своим круглым животом.

Тот отступил, чтобы не свалиться в яму, хотел сказать, что пришел за камнями, - жесткий хлесткий удар плеткой ожег его лицо, во всю щеку вздулась горячая полоса. Михаил поднял руку для защиты. Басурман взвизгнул и отпрянул, решив, что раб хочет его ударить, однако тут же в лютом бешенстве набросился на Михаила и безжалостно стал хлестать плеткой куда попало: по лицу, по рукам, по плечам, по спине.

Ознобишин попытался удрать, да споткнулся и растянулся во весь рост. Касим начал пинать раба ногами, вопя на весь двор, точно его самого нещадно колотили.

Примчались Али и Амир Верблюд и оттащили безумного, но тот бился, точно припадочный, в углах губ у него собралась пена, а налившиеся кровью белки глаз готовы были вылезти из орбит.

– Перестань!
– требовал векиль Али.
– Покалечишь раба - хозяин с тебя взыщет.

Тем временем товарищи помогли Михаилу подняться и отойти под навес; там его посадили у столба, на утоптанную землю, плесканули в лицо водой и дали напиться.

– Поганый!
– бранился Вася.
– Как есть поганый!

Неистовый Тереха грозил:

– Погоди, Касимка, я ещё дождусь твоей смертушки! Я ещё нарадуюсь!

– Эх, парень!
– постарался унять его дядя Кирила.
– Придержи язык, Богом тебя прошу. Тут молчать надобно.

– Как же! Молчать, - хищно огрызнулся Тереха, как разозленный пес. Кол им в глотку! Вот терпение мое лопнет - напьюсь я свежей кровушки. Ей-бог, напьюсь!
– И, потрясая кулаками, воскликнул: - Ножик мне! Ножик вострый!

Вдруг раздался отчаянный крик стряпухи, выбежавшей из поварни:

– Держи! Держи!

От неё со всех ног удирала, суматошно взмахивая крылышками, черная длинноногая курица. Все находившиеся во дворе слуги с хохотом принялись за ней гоняться. К ним присоединились векиль Али, Амир Верблюд и успокоившийся Касим. Гурьбой, крича и повизгивая, они носились за обезумевшей от страха птицей, наталкиваясь друг на друга, падали, катались в пыли, но поймать никак не могли - курица была неуловима. Наконец осталось только двое - один из слуг, усатый длинный мужчина, и Касим. Но скоро и слуга утомился и отстал. Касим же не унимался. Человек упрямый, он впал в настоящий азарт охоты и кричал, раскорячившись:

– Я её поймаю! Глядите все, Касима ей не провести!

Ему удалось загнать её в угол между забором сада и внешней оградой. Жалкая, дрожащая птица была едва жива. Касим приближался, протягивая руки, ещё немного - и он схватит несушку. Но тут произошло неожиданное - у птицы, казалось, открылось второе дыхание: она встрепенулась, взмахнула крыльями и перелетела через него с пронзительным криком. Все начиналось сызнова.

Михаил, молча наблюдавший за этой ловлей, внезапно расхохотался. Касим резко обернулся и, увидев смеющегося, только что битого им раба, пришел в бешенство, сжал кулаки и двинулся на Михаила. Между ними было пустое пространство двора с ямой посредине. Нагнув большую голову, как разъяренный бык, Касим ничего не видел вокруг, ничего не замечал, кроме этого ненавистного русского.

А тот смеялся, смеялся во весь голос, не понимая, что с ним, хотел замолчать и не мог - у него случился нервный припадок. Слезы текли по его лицу, он отирал их ладонями, размазывая кровь и грязь, и захлебывался от душившего его хохота.

Тем временем расстояние между смеющимся рабом и взбешенным басурманом сокращалось с каждым шагом. Вдруг Касим сорвался и помчался к Ознобишину, вопя: "Убью!" - и провалился вниз, к Карасю.

Когда у края ямы собрались рабы и слуги, там уже шла упорная злая борьба. Замученный, загаженный, обреченный на медленную смерть беглый раб ожил и, несмотря на крайнее истощение, тяжелые цепи на ногах, проявил удивительную ловкость и силу. Ему удалось подмять под себя Касима и вцепиться костлявыми цепкими пальцами в его горло.

– Жерди давай!

– Багры!

– Стрелами его!
– кричало несколько голосов.

Покуда длилась эта суета, все было кончено.

Карась, окрепший благодаря своей ненависти, воодушевленный победой, дико хохоча, топтал поверженного Касима и выкрикивал что-то, подняв лицо с окровавленным разодранным ртом.

Загудела тетива луков, замелькали стрелы, впиваясь в косматую голову, голую грудь беззащитного Карася. Затем баграми вытащили его иссохшее, почти невесомое тело и бросили наземь. После извлекли из ямы тяжелого и толстого, как кабан, Касима.

Многие русские не верили, что он мертв, подходили и без всякого сочувствия разглядывали распростертого и теперь не опасного самого лютого их мучителя. Но им недолго пришлось любоваться задушенным ненавистным врагом. Плетьми, пинками, тычками, руганью загнали всех в темень и вонь землянки, и там, недоступные для недобрых глаз, они принялись обниматься и целоваться, говоря все разом, перебивая друг друга и смеясь:

– Слава те, Господи! Услышал! Наказал окаянного!

– А може, он не мертвый?
– усомнился кто-то.