– Што творится! Опять революция! – нарушила молчание Семёновна.

– Да уж, хорошего мало, – отозвался старик. – Довели народ до возмущения. Теперь всякого можно ждать… Сходи и впрямь за Петром Григоричем. Пусть побреет меня. Может, еще чего узнаем. У них – телевизор-то исправный, не то што у нас.

– Я зараз, – охотно засобиралась Оксана Семёновна, надевая заношенную бледно-синюю фуфайку и серые галоши. – Замкну дверь снаружи, штобы на свиданку не утек.

– Тю на тебя, зубоскалка…

…Семёновна воротилась часа через полтора и без соседа. Яков Васильевич не спал, слушал радио. Встретил жену беспокойным вопросом:

– Ну, што там, в Москве, происходит?

– Ужасти, Яша! Народ взбунтовался. На милицию кидается. Та и разбежалась. Дом Лушкова захватили. Все бурлит. Ружья у них, автоматы, грузовики. Ельцин сбех с Кремля. Революция…

– Ты што так тарахтишь, гутарь спокойней, по делу.

– Как – спокойней? Говорю тебе – ужасти! Революция сызнова. Народ депутатскую сторону взял, пошел супротив Ельцина. Милиция сдаетса. Я Петра Григорича просила до Вальки нашего позвонить.

Яков Васильевич нетерпеливо приподнялся с подушек:

– Ну и как?

– Дозвонились до Тали. Там он, скаженный. Дома не ночует. Звонил токо. А потом в депутатском совете связь отключили. Ничего Таля про него не знает. Совсем он неуправляемый. Всюду в огонь лезет. А там не шуткуют. Всурьез подстрелить могут. Беда, Яша, беда!

– Цыц, курица! Не клич беду. Не такой Валька дурной, чтоб башку без нужды под пули подставлять. Все ж полковник, кумекает в военных делах поболе нас. Разберетса как-нибудь… А милиция, говоришь, сдаетса?

– В Лушковом доме сдалась. И те, што окружали депутатов в ихнем совете, тоже ушли…

– Ушли или перешли на сторону совета?

– Кажись, ушли. Так вроде в телевизоре сказали. А што же им пьянь кремлевскую собой затулять, с народом воевать? Нет уж! Обдурил всех, ограбил, страну порушил… Надоело людям терпеть. Милиция, она из народа набираетса. Супротив не будет. Он и милиции денег-то не платит.

– Не платил несколько месяцев, а потом все возвернул и сверх меры добавил. Я по радио слыхал. Многое сразу забываю, об чем брешут, а про подкуп милиции сразу в мозги втемяшилось. Армии тоже заплатил. Неспроста это, ох неспроста!

– Думаешь, нечисто, опять народ дурят?

– А чего нас дурить? Мы весь век задуренные. Перемогаемся на своем базу помалу, и ладно. А вот тех, кто супротив ельцинского кагала пошел, депутатов и защитников их, могут замануть в ловушку да и прихлопнуть…

– Яша, ну вот и ты меня пужаешь. Я и так за Вальку трясусь вся. Ну што ево понесло в совет энтот? Зачем поперек Кремля пошел? Полковничий чин получил, квартиру в Москве дали, машина есть, жена, детишки… Про семью бы думал, как уберечь в такие-то времена… Таля жалилась, што не сидитса ему дома. Шатун, говорит. Неприкаянный какой-то последыш у нас получился. – Оксана Семёновна промокнула рукавом халата навернувшиеся на глаза слезы.

– С тово и неприкаянный, што душа болит от несправедливости и волчьих законов новых хозяев жизни. Мы ж ево не волчонком растили, а штоб про людей думал, по совести поступал.

– А другие – нешто волчатами?

– Кто как! У каво хватило ума детей не упустить, у каво и нет. Доброму-то учить надо. А зло само, как сорняки, подымитса.

– Яша, ты думаешь, их в ловушку заманывают?

– Не знаю я, Ксюша. Голова совсем дурная стала. Раньше такими цифрами ворочал, песен и стишков уйму помнил, хитрости разные разгадывал. А теперь все кругом идет. Мысли сбиваютса, путаютса. Токо я не забыл, как нас под Харьковом в котел заманули. Без артиллерии, без запаса патронов, без тылов. Вроде бы дали немцы слабину на нашем фронте, пока им под Москвой войска Жукова бока мяли. Тимошенко с Хрущевым тоже отличитса перед Ставкой захотели, погнали нас в контрнаступление. Образовался выступ, или мешок, на много километров. При первой же возможности фрицы и завязали его намертво… Малыми усилиями большие победы не даютса. Потому неспокойно мне.

Ты вот что, Ксюша, отбей Валентину телеграмму, что хвораю я дюже, можем и не увидитса, если вскорости не приедет. Фельшаром заверь. Может, и доведетса еще на этом свете нам встренутса? Совсем штой-то мне похужело. Знобит. Колючки по всему телу, особливо в ногах.

– Переволновался ты. Меня тоже со стороны в сторону хиляет. Наверно, давление прыгнуло? Давай я тебя чаем с малиной напою и прилягу, перемогусь трошки. Нельзя мне хворать, никак нельзя.

Оксана Семёновна сходила на кухню, принесла кружку с чаем и, поя мужа, увеличила громкость радиоприемника. Оба прислушались к новостям.

Диктор взволнованно оповещал, что тысячи сторонников Руцкого и Верховного Совета предприняли вооруженную попытку захвата Останкинского телецентра… Радиостанция «Маяк» вынужденно прерывает свои передачи.

– Господи, спаси и помилуй! – зашептала Оксана Семёновна, крестясь на латунную икону. – Отведи смерть от раба Твоего Валентина, сохрани его для нашей немочи!

Генерал Статейнов был не из обоймы ярых служак, не типичный образец ходульной выправки и лихой готовности то и дело вскидывать руку под козырек перед начальством или, для важности, без особой нужды отчитывать подчиненных, чтоб служба медом не казалась. Его округлое моложавое лицо, без резких морщин, и грустные серые глаза выдавали добрую и думающую натуру, а совершенно седой, аккуратный ежик густых волос подчеркивал породистую интеллигентность. Редкий типаж в Российской армии конца двадцатого века. На фоне массы армейских и милицейских «бульдогов» Ельцина он явно выглядел белой вороной. «Ему бы – в дореволюционные времена или в фильмы о закате русской элиты», – первое, что пришло на ум полковнику Середину, пока он шел по просторному кабинету к столу начальника.