– Ну в общем так, – согласился генерал. – Я после выступления Ельцина с обращением к гражданам России со многими своими приятелями из Министерства обороны и Генштаба толковал. Почти все они считали действия президента неправомерными. Кто-то больше, кто-то меньше, но их голоса были не на стороне главнокомандующего. В стране явно запахло гражданским неповиновением.

– Вот-вот, – одобрительно подхватил мысль генерала Середин. – Это только пламенная русофобка Новоборская да подобные ей ядовитой слюной брызгали: «Горячо одобряем и поддерживаем решение президента… В случае конфронтации будем защищать президента с оружием в руках». Но большинство россиян почувствовали, что Ельцин, поправ основной закон страны, лишил полномочий не депутатов, а себя. С 21 сентября он утратил право выполнять обязанности президента. Я примерно так и сказал казакам на экстренном круге Московского землячества. Добавил еще, что дело совести каждого, какую сторону выбирать. Тут неволить нельзя, особенно когда пахнет кровью. Я лично загрузил свою машину медикаментами и еду в Верховный Совет. Представляешь, когда протолкался по московским уличным пробкам до зоопарка, то больше половины участников круга были уже возле Белого дома, записывались в добровольные дружины.

– Да уж видел! – улыбнулся Статейнов. – Все телевизионщики охотились за реликтовыми сидельцами. Особенно часто одного рыжебородого улыбчивого есаула с шашкой показывали. Не твой?

– Мой, конечно! – Впервые за время разговора около небольших, глубоко посаженных глаз полковника обозначились лучики доброй улыбки, сделавшие более радушным его тяжелый взгляд. – Митя Льдов из Подольска. Он казачьи караулы менял, вот и попадал частенько в объектив телекамер.

Вскоре улыбка истаяла на лице Середина, и оно вновь стало суровым, как и голос:

– Четвертого октября его одним из первых прошили очередью. Лихих казаков не только телевизионщики отыскивали, но и наводчики-операторы бронетранспортеров. Слава богу, жив остался…

Только я не об этом говорил, а о выборе казаков. Большинство пришли на Краснопресненскую набережную, чтобы стать живым щитом вокруг Верховного Совета. Поступили мы в распоряжение депутата-генерала Белова, он казачество курировал. Настроены были на деятельную помощь, а не митинговые страсти.

Собрал я и деловых казаков Москвы во главе с кошевым атаманом Кутиловым и его заместителем Шаровым. Никто не отказался помочь, кто деньгами, кто продуктами и лекарствами, кто съемом квартир с телефонами для связников, даже мебельными фургонами для оперативной перевозки отрядов в нужное время в нужные места.

Продукты и медикаменты пошли в дело быстро. А вот другими нашими возможностями никто из руководителей Верховного Совета не воспользовался. Даже телефоны не задействовали. Вплоть до отключения связи и света руководили из своих кабинетов, будто не ведали, что каждое их слово прослушивается, а действия упреждаются.

Конечно, заседания съезда народных депутатов, решение Конституционного суда, переговоры у патриарха были нужны, особенно на первом этапе. Но вскоре они переросли в бесполезное сотрясание воздуха. А указы Руцкого о снятии силовых министров и назначении на их должности виртуальных кандидатур как понимать? Как шаг отчаяния или полную потерю ощущения реальной обстановки?

Хотя вопрос был риторическим и впрямую генералу Статейнову не адресовался, он все же недоуменно пожал плечами и ответил такой же неопределенной фразой:

– Черт его знает…

– Вот и я не знаю однозначного ответа. – Середин, раздумывая, тихонько забарабанил пальцами правой руки по столу. – Отчаяние, бессилие или неспособность выйти из замкнутого круга?

Милицию, внутренние войска и ОМОН, по всему видно, прикормили заранее. Но и там не было слепого подчинения приказу, особенно среди дзержинцев. Многие из них смотрели на нас сочувственно, как на заложников ситуации, а не врагов.

Меня сопровождал до станции метро старший лейтенант из дивизии Дзержинского. Я показал ему журналистское удостоверение, и он повел в обход «чистилища». Его пытались остановить двое омоновцев: «Ты что, старлей, приказа не знаешь? Или служить не хочешь?» А он, представляешь, что ответил? Он сказал: «С такими, как вы, не хочу!» Нормальным человеком оказался. Жалею, что в той лихорадочной обстановке не записал его фамилию и подразделение. Запомнил только эти слова. Вроде бы молдавская фамилия была у парня.

Но если в дивизии внутренних войск были такие настроения, что говорить об армейских и флотских частях? Не втянись вожди Белого дома в штурмовую провокацию третьего октября, возможно, и иначе бы все повернулось?

– Да я и сам сочувствовал белодомовским сидельцам до этого дня, – продолжил разговор генерал. – До показа телевидением матерной истерии Макашова, призывавшего штурмовать «Останкино». Знаю, что и многие новоарбатские штабисты до последнего надеялись на нулевой вариант с перевыборами, на то, что армию не втянут в кровавую бойню. Не дождались. Повели провокаторы стенка на стенку.

– Ну что ты, Георгий Иванович? Бог с тобой! – Болезненная гримаса вновь искривила губы полковника. – Стенка на стенку – это честный кулачный бой наших предков, демонстрация молодеческой удали. Там все было без подвоха, и поэтому побеждали всегда более сильные и сплоченные.

А в данном случае продемонстрировано изощренное иезуитство – заманивание в силовой капкан. И воскресный день третьего октября выбран не случайно, а чтобы больше противников режима можно было собрать и без сожаления расправиться с ними. Для правящего клана протестующие – не люди, а грязь под ногами, мешающая двигаться к вожделенной цели. К тому же в воскресный день новостных выпусков в средствах массовой информации меньше. А чтобы заткнуть рот более-менее объективным телерадиокомпаниям и отключить им эфир, необходимо было обязательно пострелять в «Останкино». Ну а карманные «жульнаристы» скажут о «погромщиках», посягнувших на четвертую власть, все, что нужно. Тогда можно давить «гадину» беспощадно. Что и было сделано. Таков был сценарий кремлевских мудрецов на удушение оппозиционных настроений. А ты говоришь «стенка на стенку»!