Ладони отпустили плечи и перестали вжимать в стену. Рома развернулся и поднял голову вверх, обратившись к небу. Напасть со спины отец не мог, так как был слишком трусливым даже для этого. Где-то далеко с оглушительным рёвом пронеслась машина. Повисшая над миром луна равнодушно смотрела на Рому, но тем не менее ласкала его кожу холодными лучами. Немного постояв так, наслаждаясь последним часом перед сумасшедшим танцем, он вновь повернулся к человеку, мозги которого находились в неуправляемой мошонке.

— Я поражаюсь тебе. Честно. За всё время нашего длинного разговора ты не упомянул о том, как избивал маму. Я специально этого не говорил и думал: «Когда же он сам об этом вспомнит?» А забыть такое очень трудно, поверь. Очень. Трудно.

Теперь глаза отца были насквозь пропитаны страхом и находились в постоянном движении, будто искали какой-нибудь выход. Хорошо. Просто замечательно. Страх — лучший инструмент для манипуляции. На нём можно играть такие композиции, которые в обычном состоянии человек бы никогда не исполнил.

— Знаешь, что такое клаустрофобия? Это когда стены кажутся тебе то слишком огромными, то слишком маленькими, то ты какой-то не такой, то ли это стены вокруг разговаривают. В общем, сплошное веселье.

— А причём здесь…

— Причём здесь клаустрофобия? Ооо, папочка, да ты ещё тупее, чем я думал. А может, просто не помнишь. Ты же бил маму исключительно пьяным, то есть после Великой измены. А помнишь, что ты со мной в это время делал? — Рома вжал его в стену и надавил кулаками на грудь, вцепившись в края куртки. — Ты запирал меня в грёбанном шкафу. В грёбанном, мать его, шкафу!

Он со всей силы ударил отца по лицу, откинув того на пару шагов в сторону. И когда он попытался начать бежать, Рома врезал ногой по колену и тут же услышал, как оно со стуком упало на землю. Не теряя ни секунды, он схватился на воротник куртки и резко дёрнул на себя. Грязное тельце мигом повалилось на землю. На толстые руки опустились колени, давя на них всей силой. Отец жалобно застонал, но после ещё одного удара в лицо заткнулся, и только хныканье доносилось сквозь текущую по лицу кровь. Рома навис над ним подобно коршуну, пока ветер играл с его волосами и сильнее прижимал к телу мокрую рубашку.

— Знаешь, каково это — сидеть в тесном шкафу и слышать, как твоя мама кричит?! Слышать, как родной отец её бьёт, бьёт и бьёт! — Спокойствие разом улетучилось. Теперь Рома не скрывал гнев, нет, он выплёскивался в ревущем голосе, в пылающих кулаках и затмевал собой мигрень. Бизнесмен исчез с первым ударом, и сейчас его место занимал человек, полный ненависти и злобы.

Сын, отца которого можно считать Сатаной.

— Ты не только изменил маме. Ты сломал ей жизнь! И вернуться в нашу семью я тебе не позволю. Что? Увидел, как Ромочка зарабатывает, и решил, что всё прокатит? Хрена с два! — Он схватился за его горло и со всей силы сжал. Пальцы вдавились в натянутую кожу, а большие давили на твёрдый кадык. Руки под коленями дико затряслись, но не смогли высвободиться. — Почувствуй, что такое безысходность! Прочувствуй это, скотина! Слышишь, как разговаривают стены? Будто вот-вот упадут на тебя. Приятно, да? В шкафу было так же! Я задыхался и думал, что умираю! Но вот только я выжил.

Он со всей силы вогнал кулак в лицо и с удовольствием услышал хруст костей. Из сломанного носа показалась кровь, но скапливалась она вся внутри, заставляя отца сквозь плач умолять Рому встать с колен.

Да, папочка, умоляй. Умоляй, пока не сдохнешь, и насладись адом. Тебе приготовлен отдельный котёл.

— Чтоб ноги твоей больше в нашем дом не было. Если подкараулишь где-нибудь маму, если хоть один из оставшихся на её голове волос упадёт по твоей вине, я доведу дело до конца и задушу тебя. Но перед этим… — Луна подчеркнула его улыбку. — Перед этим я скормлю тебе твои же яйца, и ты их сожрёшь, не сомневайся. Узнаешь, каково на вкус то, чем ты, сука, так умело распоряжаешься.

Под его ногами был уже не отец, а корчащееся в истерике существо, разум которого летал где-то в космосе. Рот издавал какие-то непонятные звуки, что-то выкрикивал, Рома слышал слабое бульканье в районе горла и эти ужасные всхлипы. И да… Чёрт возьми, да! Он наслаждался этим! Наслаждался тем, как не может вытечь кровь из разбитого носа отца. Наслаждался тем, как давил на его колени, ощущая ими спрятанные под жиром кости. Кайфовал от этих рыданий, от этих прищуренных глаз и свежего ночного воздуха. Да, воздух был просто отличным!

— Наш дом — это наш дом. И если хочешь остаться в живых, лучше вообще проваливай с города. Подонок! — Рома расквасил ему нижнюю губу и со следующим ударом сломал челюсть. Он уже не мог остановиться и бил по кровавой маске, пока не заболели костяшки. Тяжело дыша, он упёрся руками в края куртки. — Это было за меня. А вот это за Настю. — Его кулак врезался в левый глаз отца и тут же оставил свой след. Половина лица раздулась как мыльный пузырь.

Как чёртов мыльный пузырь.

Толстое тельце продолжало стонать, но уже намного тише, будто вместе с кровью из него вытекала жизнь. Судорожные всхлипы отдавались в голове приятной мелодией и были самым лучшим лекарством от мигрени. Лучше всех обезболивающих и болеутоляющих. Эти рыдания — волшебная музыка для ушей, и Рома бы дальше продолжал слушать её и превращать чужое лицо в фарш, если бы совсем рядом не заорала сирена. В ста метрах от них проехала «скорая» и укатила дальше, водители даже не взглянули в сторону узкого переулка. На секунду синий маячок осветил тёмный коридор из стен и окрасил кровь в чёрный, так что лицо отца превратилось в жуткую маску смерти, полную боли и ужаса. Увидев это, Рома разжал кулак, после чего медленно поднялся с тела.