Когда он уходил, никто ему в след ничего не кричал и даже не попытался окликнуть. За спиной раздавались лишь жалобные стоны и частые сплёвывания, заканчивающиеся всхлипом. И тем не менее Рома вернулся. Посмотрев в единственный не заплывший глаз, он сказал:

— А это за маму. — И со всей силы наступил на пах, услышав дикий вой внизу. И когда отец попытался ухватиться за его ногу, он ударил ей по виску, прекратив все звуки.

На этом всё и закончилось. Жив ли был отец или от последнего удара отправился к Алёне, Рома не знал. Впрочем, ему было всё равно. Он закатал рукава рубашки, чтобы хоть как-то скрыть кровь на белой ткани, и отправился домой, чувствуя внутри что-то…

…что-то похожее на радость.

Он снял рубашку, вытер об неё костяшки и бросил в мусорное ведро на улице.

Домой добрался с голым торсом, чувствуя, как холодный ветер вонзает в него тысячи маленьких иголок. Но ему было плевать на это. Он начал танец с мигренью, и за это время она уже успела несколько раз больно наступить ему на ноги.

Я не доживу до дома, если не приму сейчас обезболивающее.

Рома не помнил, как зашёл в аптеку и попросил таблетку от головной боли. Не помнил, как девушка в очереди предложила дать свою. Помнил лишь её озабоченный взгляд и слова, похожие на «Вам надо выспаться». Уже через минуту его встретила улица и эти звуки. Эти безумно громкие звуки и слишком яркий свет.

Он кое-как добрался до дома, смотря лишь себе под ноги. Потому что поднять голову вверх означало ослепить себя и усилить чёртову мигрень. Она скинула капюшон, и теперь Рома видел её обманчиво-красивое лицо. Острые скулы, пухлые губы, но всё мертвецки-бледное. Кожа была холстом для готического художника, так что лицо мигрени превратилось в череп, а чистые белые глаза ярко выделялись на фоне чёрной краски вокруг них. Теперь она не стеснялась и прилегала к глазу всем телом, колотя по нему маленькими кулачками. Голову застилал густой туман, поэтому мысли путались, зацепляясь одна за другую.

Танец продолжался и переходил к самой главной части.

Как только Рома зашёл в квартиру, его встретила что-то кричащая мама, но, промчавшись мимо неё, он влетел в туалет и встал на колени. Ужин отправился в увлекательное путешествие по канализации Петербурга. Поздравив его с этим, Рома поднялся, смыл всё добро и открыл дверь.

— Где Лёша?

На него смотрели два заплаканных глаза, один из которых постоянно подёргивался. Казалось, кто-то взял изуродованное морщинами лицо его матери и досуха выжал. Опустил её груди до живота, что в своё время были, несомненно, упругими. Перед ним стояла женщина, разрушающая себя сама, и от этого становилось невероятно грустно. Рома видел фотографии молодой мамы и даже мог бы в неё влюбиться, родись он пораньше. Но то, что она с собой сделала… Дети не должны такого видеть.

И всё же он ответил:

— Я с ним поговорил и сказал, чтобы не возвращался сюда. Думаю, он меня понял, так что теперь мы его больше не увидим.

И вот здесь началась часть, которую многие мужчины называют «Стой и терпи». Как только последнее слово сорвалось с Роминых губ, мать набросилась на него и стала колотить. Что-то кричала сквозь слёзы и давала пощёчины, но он простоя стоял, позволяя ей выпустить на себе пар. Она ведь даже не спросила, где его рубашка или почему он с голым торсом? А сразу же: «Где Лёша?» Где грёбанный Лёша? Не «как ты себя чувствуешь, сыночек? Тебе плохо?», а «Где Лёша?» Хочешь знать, мамуль? Твой бывший муженёк сейчас валяется на улице и жалобно стонет, тело его, конечно, никто не подобрал. А твой сын, который сделал для тебя больше, чем этот мандаед, получает сейчас пощёчины и терпит удары. Если бы ты ещё не кидалась слюнями, когда кричишь, мамочка, было бы вообще замечательно.

Через какое-то время она успокоилась и ушла к себе в комнату, проклиная Рому за ужасный характер. С женщинами всегда так, в любых отношениях: если будешь к ней слишком холоден, в итоге остынет она сама и оставит тебя в покое, уйдя как можно дальше. Это правило работает безотказно, но только не с мигренью.

Эта сучка обожала танцевать.

Но сейчас этот танец подходил к концу, боль ослабевала, Рома ещё раз поблагодарил ту девушку, которая дала ему таблетку. Наверное, именно на таких людях мир всё ещё держится — добрых и отзывчивых. Если тебе плохо, они помогут при первой же возможности, пусть и не в угоду себе. Их сила заключается не в мышцах или власти, а в доброте. В бескорыстной доброте, которой удивляешься в нашем мире как какой-то редкости. Но многие люди предпочитали не замечать её, а называть злом. Вышвыривание отца — мерзавца из дома — не зло, мамуль. Это самое настоящее добро, надеюсь, ты когда-нибудь это поймёшь.

Рома зашёл в ванную, плеснул в лицо холодной воды. Пару минут постоял перед зеркалом, вглядываясь в отражение своего лица, после чего смыл с костяшек оставшуюся кровь — мама её даже не заметила — и покинул квартиру.

Часы показывали пять утра, Петербург встречал рассвет, а Рома ел колбасу.

Голод был привычным последствием мигрени, так что всё, находившееся в холодильнике, тут же отправилось на стол. К счастью, танец закончился, и теперь лишь слабое эхо головной боли затухало где-то внутри. Скоро многие начнут просыпаться, выключать проклятый будильник, собираться на работу и поедут зарабатывать деньги. Но сейчас они спали, а Рома ел колбасу.

Он снимал небольшую квартирку, в которой ночевал два-три раза в неделю. Его мать была той ещё занозой в заднице, но была занозой любимой, поэтому он за ней время от времени приглядывал. Ему не хватало решимости оставить все счета на её заботу, поэтому и оплачивал их сам, потому что мог себе это позволить. Чёрт, да он мог позволить себе почти всё что угодно! Любое блюдо в ресторане, любую квартиру в городе и любую улыбку официантки! Но вот только перевоспитать маму ему никак не удавалось, сколько бы попыток не было предпринято. Если у человека нет желания меняться, он так и останется бултыхающимся куском дерьма, как бы ты его не тянул вверх.