Единственный упрек, который повторялся по отношению к министру юстиции из отчета в отчет, это обвинение его в «гордости и неприступности». «Никакого доступа к нему нет, и никто его видеть не может; даже обер-прокуроры Сената по нескольку месяцев не могут до него добраться и наконец и самый директор департамента Министерства юстиции с трудом имеет к нему доступ». Но внешнюю замкнутость Дашкова нельзя объяснять его сановным положением, это была защита против врожденной импульсивности. «Бронзой» называл его Пушкин, друзья вспоминали об обычной суровости Дашкова: «Зато улыбка его была приятна, как от скупого дорогой подарок; только в приятельском кругу скупой делается расточителен. Незнакомые почитали Дашкова холодным и мрачным: он весь был любовь и чувство; был чрезвычайно вспыльчив и нетерпелив, но необычайная сила рассудка, коим одарила его природа, останавливала его в пределах умеренности».

Вероятно, учитывая оценку Дашкова высшим надзором и принимая во внимание «строгую справедливость и познания его в судебной части», Николай I доверил ему после отставки с министерского поста кресло председателя Департамента государственных законов и главноуправляющего II отделением. Дашков не успел проявить себя на новом поприще, скончавшись на 52-м году жизни в ноябре 1839 года.

Следующий наш герой, граф Егор Францевич Канкрин, не был другом ни Дашкову, ни Блудову, но последний отдавал ему полную справедливость, называя лучшим министром финансов в России. Канкрин утверждал, что он министр финансов не России, а русского императора. Но это, по словам Блудова, «ему не мешало знать и любить Россию».

Существовала и прямо противоположная точка зрения – русских Канкрин, дескать, презирал, а Россию не любил. Руководители высшего надзора высказывались в одном из отчетов более мягко: «О министре финансов общее мнение таково. Человек он честнейший, умный и благонамеренный, любит Россию, но вовсе не знает ее».

Упрек этот вряд ли справедлив. Прежде чем занять пост российского министра, гессен-дармштадтский дворянин из городка Ганау, выпускник Магдебургского университета Георг Людвиг Даниил, в России прозванный Егором Францевичем, успел многое испытать (быть может, более, нежели многие государственные сановники из потомственных русских). Он прибыл в Россию в 1797 году, 22 лет от роду, по приглашению отца, управлявшего Старорусскими соляными заводами. Несколько лет молодой Канкрин мыкался на Новгородчине, безуспешно пытаясь найти место учителя гимназии, перебивался на службе комиссионера и бухгалтера у откупщиков. Лишь в 1800-м он был определен помощником при отце с чином коллежского советника. Это нелегкое время оставило глубокий след в его характере. На всю жизнь он остался человеком простым, суровым и чрезвычайно бережливым, что сказалось и на его последующей деятельности.

В 1809 году Канкрина назначили инспектором над Петербургскими иностранными колониями, а чуть позже – помощником генерал-провиантмейстера Военного департамента. С должности армейского «снабженца» и начался карьерный взлет экономного немца.

Грозу 1812 года Канкрин встретил в звании генерал-интенданта. «После Бауценского сражения, – рассказывали современники, – армия наша, теснимая неприятелем, оставалась без всякого продовольствия. Государь призывает его (Канкрина) к себе и говорит ему: «Мы в тяжелом положении. Если ты найдешь способ вывести армию из затруднения… я награжу тебя так, как ты не ожидаешь». Егор Францевич нашел этот способ. Более того, благодаря его усилиям Отечественная война обошлась России значительно дешевле ассигнованной суммы. Умело проведя переговоры с союзниками о возмещении расходов по содержанию русский войск, он добился шестикратного сокращения выплаты.

Дарования Канкрина были оценены по достоинству. Генерал-майор в 1813 году, в 1815-м он уже генерал-лейтенант. В 1821 году Канкрин стал членом Государственного совета по Департаменту государственной экономии, а в 1823-м – сенатором и министром финансов.

Назначение это было встречено в свете с некоторым недоумением. Скряга и нелюдим, прямой и резкий, он успел нажить себе массу врагов. Однако в высших сферах к недоброжелателям министра не прислушивались. Он пробыл на своем посту почти до самой смерти и даже удостоился чести преподавать финансовую науку наследнику, цесаревичу Александру Николаевичу.

III Отделение неизменно сообщало императору: «Общее почти всех мнение согласуется в том, что никогда еще финансовая часть не была в России управляема столь хорошо, как ныне». «О распоряжениях и действиях Министерства финансов постоянно отзываются с похвалою; все части управления оного год от года улучшаются, что приписывают главнейше лицу самого министра финансов, которого единогласно признают человеком истинно государственным».

Между прочим, руководителей высшего надзора очень радовало, что министр финансов прислушивался к их рекомендациям. Сообщая ему сведения «о разных злоупотреблениях и неправильностях, замеченных по управлениям, оному министерству подведомственным», они всегда встречали со стороны министра «ревностное содействие к прекращению таковых».

Единственный недостаток Канкрина, на который постоянно обращало внимание государя III отделение, это его упрямство. «Предначертав за 20 лет пред сим план своего управления, он следует ему неуклонно и противится всякому нововведению, если оно не им предложено. То пристрастие к началам, которые он однажды навсегда принял за основание своих действий, препятствует ему идти наравне с веком» [34] . Так, в конце 1830-х министр финансов отверг предложение иностранных банкиров Магнуса и Френкеля, которые «вызывались устроить в России на пространстве 7000 верст шоссе».

Но не стоит считать Канкрина консерватором или ретроградом: он провел множество преобразований, начиная с усовершенствования государственной отчетности и счетоводства и заканчивая денежной реформой 1839–1843 годов, восстановившей металлическое обращение в стране. Многие мероприятия Министерства финансов, которые «порицались публикой» и подвергались критике со стороны высшего наблюдения. Особенно это касалось системы протекционизма, что обеспечивалось чрезвычайно высокими, запретительными, пошлинами на иностранные товары. Бенкендорф писал, что система эта, «утвержденная ложно направленным патриотизмом, принесла много вреда России. Столь широко распространенная роскошь не могла быть удовлетворена местным производством. Богатые люди разорялись, приобретая все то, к чему привыкли с детства. Остальные, чтобы не отстать, предавались взяточничеству и лихоимству, что способствовало развитию контрабанды, конфискаций, казнокрадства. В России начинали производить кое-что хорошее, но в очень ограниченном количестве и, ввиду отсутствия конкуренции, плохие товары местного производства продаются дороже, чем привозимые из-за границы хорошие» [35] .