– Откуда ты знаешь, где ванная? – спросила я его вслед.

Он оглянулся с доброжелательным непроницаемым лицом.

– Я видел всю квартиру. Где еще она может быть?

Я смотрела на него – и не верила. Либо это недоверие не выразилось на моем лице, либо он сделал вид, что не заметил, потому что зашел за угол, и я услышала, как открылась и закрылась дверь ванной.

Я села на край кровати и попыталась припомнить, куда я сунула спальные мешки. Дойл спас мне жизнь, и самое меньшее, что я могла для него сделать, – устроить его с удобством. Жизнь стоила бы даже того, чтобы предложить ему кровать, но я устала до чертиков, и кровать была мне самой нужна. Кроме того, пока я не узнаю, зачем он меня спасал, я от излишней благодарности воздержусь. При Неблагом Дворе есть вещи похуже смерти. Отличный пример – Нерис. И знак королевы не будет нарушен таким заклинанием. Так что я, пока всеми фибрами своего существа не уверюсь, что меня не спасали для какой-то ужасной судьбы, от благодарностей воздержусь.

Спальные мешки нашлись в стенном шкафу гостиной. Я их развернула в ногах кровати, проветривая, как вдруг услышала из ванной раздраженный разговор. Дойл недовольно возвысил голос. Кажется, королева и ее Мрак сильно бранились. Интересно, скажет он мне, о чем, или будет хранить от меня еще одну тайну?

Я подошла к закрытой двери. Дойл на повышенных тонах говорил:

– Госпожа, прошу тебя, не заставляй меня этого делать.

Не знаю, что бы я еще услышала, но тут он приоткрыл дверь.

– Да, принцесса?

– Если ты там побудешь еще несколько минут, я переоденусь.

Он кивнул. Зайти посмотреть сквозь зеркало он меня не пригласил. Ссору объяснять не стал. Он просто закрыл дверь. Теперь голоса были едва слышны, крики прекратились. Они не хотели, чтобы я знала, из-за чего они поссорились. Я подозревала, что это имеет какое-то отношение ко мне. И чего это Дойл так сильно не хотел делать, что решился спорить со своей королевой?

Он меня не собирался убивать, а что там будет завтра, мне, кажется, было уже неинтересно. Отключив верхний свет, я зажгла ночник у кровати. Верхний свет казался слишком ярким для спальни. Тот факт, что я готова была отключить хоть какой-то свет, показывал, что мне уже лучше. Хотя бы спокойнее.

Обычно я сплю в белье. Мне нравится ощущение шелка и атласа на коже. Но по отношению к Дойлу это было бы почти жестоко.

Привилегией королевы было спать со своими телохранителями, пока один из них не сделает ее беременной. Тогда она выйдет за него и перестанет спать с остальными. Андаис могла бы освободить их и позволить им других любовниц, но решила этого не делать. Если не с ней, то ни с кем они спать не будут. И они уже очень давно ни с кем не спали.

В конце концов я выбрала шелковую рубашку до колен. У нее были короткие рукава и лишь узкий вырез спереди. Она покрывала больше любого другого предмета из моего гардероба, но без лифчика у меня груди поднимали тонкую ткань, и соски продавливались сквозь нее. Шелк был темно-фиолетовый и очень хорошо смотрелся с моей кожей и волосами. Я старалась особенно не светиться перед Дойлом, но мне хватило кокетства не выглядеть распустехой.

Я посмотрела на себя в зеркало. Точь-в-точь как женщина в ожидании любовника, если не считать порезов. Я поднесла руки к стеклу – когти Нерис прорезали предплечья злыми красными полосами. Из разреза на левой руке сочилась кровь. Не надо ли наложить швы? Обычно у меня все проходило и без них, но кровь должна была бы уже остановиться. Я приподняла ночнушку, чтобы посмотреть рану на бедре. Колотая рана, очень высоко. Нерис пыталась пробить бедренную артерию. Хотела меня убить, но вместо этого я убила ее. Я все еще ничего не чувствовала по поводу ее смерти – оцепенение не проходило. Может быть, завтра мне будет плохо, а может, и нет. Иногда просто остаешься в оцепенении, потому что ничего другого не помогает. На оцепенении иногда строится здравость рассудка.

Я смотрела на себя в зеркало, и даже лицо у меня было пустым. В глазах оставалось то же тускло-удивленное выражение, более всего свидетельствовавшее о шоке. До сегодняшнего дня я такой взгляд у себя видела после последней дуэли, когда наконец поняла, что дуэли не прекратятся, пока я не погибну. Тогда я и приняла решение бежать, скрыться.

Приглашению вернуться в мир фейри было всего несколько часов, а у меня уже вид контуженной. Я снова подняла руки и осмотрела следы когтей. В своем роде я уже заплатила за возвращение к фейри. Заплатила кровью, плотью и болью – монетой которая в ходу при Неблагом Дворе. Королева позвала меня обратно и обещала безопасность, но я ее знаю. Она не оставит мысли наказать меня за бегство, за трехлетние прятки, за поражение своих усилий меня отыскать. Сказать, что моя тетушка не слишком хорошо умеет проигрывать, – преуменьшение вселенского масштаба.

В дверь ванной постучали.

– Можно мне выйти? – спросил Дойл.

– Именно это я сейчас и решаю, – сказала я.

– Прости, не расслышал?

– Ладно, выходи.

Дойл застегнул перевязь меча на голой груди. Рукоять висела вверх ногами сбоку, как пистолет в наплечной кобуре. Перевязь казалась свободной, будто Дойл убрал что-то, держащее ее на месте.

Никогда я не видела Дойла, не закрытого от шеи до лодыжек. Даже в жаркое лето он не носил коротких рукавов, только ткань бывала полегче. В левом соске у него виднелось серебряное колечко, резко выделявшееся на фоне полной черноты кожи. Рана шла выше левой грудной мышцы, и ее зияющая краснота казалась почти декоративной на этой груди, как изощренная косметика, призванная раздражать зрение.

– Ты сильно ранена? – спросил он.

– То же самое я могла бы спросить у тебя.

– Во мне нет крови смертных, принцесса. Я поправлюсь. Снова спрашиваю: сильно ли ты ранена?

– Я думаю, не нужно ли мне наложить швы, и вот... – Я стала было поднимать рубашку над колотой раной, но остановилась. Сидхе не смущает нагота, но при стражах я всегда старалась быть осмотрительнее. – Колотая рана на бедре – не знаю, насколько она глубока.

Я отпустила шелк, не показав рану. Она была слишком высоко на бедре, а белья на мне не было. Я зачастую не надевала его, ложась спать. Сейчас я об этом пожалела. Пусть даже Дойл не знает, что на мне есть и чего нет, но я вдруг почувствовала себя неодетой.