— Я бы хотел, чтобы все было по-иному. Но и у тебя не все гладко, цветочек, — хриплый шепот щекотал шею, — ты создана для него, но времена сейчас такие…. Легко потерять даже самое драгоценное.

Сердце заныло. Потерять. Она даже не думала об этом. Не хотела бы думать, что на этой войне можно пожертвовать кем-то близким. Разве уже мало было жертв? Она бы хотела найти их противника… Хотела бы растерзать его на части, разорвать в клочья его душу, лишая посмертья. В прах обратить тело, растворяя его в небытие, чтобы даже памяти не осталось.

— Я тоже хочу этого всем сердцем, — шепнули прохладные губы над ухом. — Все мы, поверь.

Ладонь зарылась в волосы, вызывая тихий вздох. С ним было спокойно. Можно было не стараться казаться лучше, чем она есть, не переживать, что он её не заметит, не подойдет, ничего не скажет. Гирьен слишком сильно отличался от своего старшего брата.

— Меня порой съедает чувство зависти, — длинные пальцы коснулись щеки невесомо, легко, — почему ты не можешь быть моей, цветочек?

Её резко подхватили под руки, заставляя заглянуть в полыхнувшие огнем ярко-синие глаза. Резкие черты лица Гирьена заострились, делая его жестче, старше, порывистее. Тонкие брови хмурились, выдавая внутреннюю борьбу. Отзвук чужого безумия заставлял сердце только биться чаще, не вызывая страха. Его губы — тонкие, словно кровавые, впились требовательно в рот, поглощая дыхание, заставляя дрожать от едва сдерживаемого чувства единения. В этом поцелуе не хватало одного — полета. С Кином она летала. С Гиром… Она прикусила клыком чужую губу, заставляя мужчину отстраниться, и резко шлепнула по губам.

— Больше так не делай. Я твой друг, твоя сестра, твоя семья. Но не твоя женщина, Гир. Не смей делать больно собственному брату, иначе я в тебе сильно разочаруюсь.

— Может, мне плевать на твое мнение…

Огненные волосы полощет ветер. Тот, кто стал Духом, отмечен пламенем.

— Может. Но тогда нам не о чем говорить, Гир, мне тебя искренне жаль.

Она развернулась и быстро пошла к высокой темной башне, у которой был отдельный вход. Знала — туда поселили Кейнарэ и его друга айтири. Сердце может ныть сколько угодно, но долг отлично помогает справляться с этим недоразумением. Только бы…

Она подняла взгляд на прозрачно-голубое небо. Утонула в сверкающих переливах облаков под солнцами. Вот бы подняться туда… с ним… Сплетая крылья, хвосты, лапы. Сплетая судьбы навеки. Отчего-то зачесалась спина, вызывая желание потереться ею о ближайшую поверхность, чтобы избавиться от зуда, сменившегося странным покалыванием. Йаррэ мотнула головой, взбегая по ступеням. Разумеется, ей запретили тревожить «гостей». Хотя едва ли можно назвать гостями тех, кому не доверяли и фактически заперли в этой самой башне. Но кровь Кинъярэ — её кровь, а потому дверь беззвучно распахивается, позволяя войти.

Что ж, хотя бы изнутри башня была достаточно комфортной. Резные деревянные панели, неожиданно много зелени, повсюду расставлены небольшие каменные статуэтки искусной работы, изображающие птиц, невиданных зверей и, конечно же, драконов…

Наверх вела витая лестница, но ступеньки не были крутыми, и забралась она легко. Снова неожиданный коридор и несколько дверей. Прислушалась, чуть нервно дернув хвостом — и пошла к той, дальней, куда её отчаянно тянуло. Дверь не была заперта и поддалась легко — за ней скрывались целые апартаменты. Небольшая гостиная, куда она попала, была пуста, но из спальни доносились тихие голоса, один из которых звучал обвиняюще, а другой виновато-тревожно.

— Ты не должен был так поступать со мной, Кей! Думаешь, смерть лучше тех мучений, которые я терплю теперь? На тебя ополчились твои же сородичи, не надо мне рассказывать, что ты сам предпочел уединение! Ты много раз говорил, что ненавидишь старые покои своей семьи, ты бы не поселился здесь добровольно! Твой «друг» был ровно один-единственный раз, и первое, что он предложил — немедленно меня добить. И знаешь, — хриплый, отчаянный голос резко сорвался на кашель, — я впервые с ним согласен. Твоя кровь меня убивает…

Она не стала больше ждать — да и смысла в этом ожидании не было, скоро её все равно заметят. Осторожно распахнула дверь в спальню, склоняясь в легком уважительном поклоне.

— Смерти вам, Драгоценнейшие гости Иррилима!

На темных простынях лежал худой, почти обтянутой кожей мужчина, в котором она с трудом узнала сияющего айтири Ше’Тариналя. Теперь жизнь едва теплилась в нем, хоть от раны в груди не осталось и следа. Белое лицо. Пылающие мутно-голубым светом глаза. Пробивающиеся на кончиках пальцев когти. Он словно замер в попытке обратиться альконом и не мог сдвинуться с этой точки. Организм все тянул и тянул силы и… убивал его. Сидевший рядом алькон не шелохнулся, смотря пустым, отрешенным взглядом.

— Не сомневаюсь, что смерть скоро за мной придет, Благословенная!

Бледные губы слабо шевельнулись. Мортэ Кейнарэ резко вскинулся, уже осмысленно глядя на неё и медленно поднимаясь.

— Что, Кин уже засылает вместо себя детей?

— Меня никто и никуда не посылал, Драгоценный Кейнарэ. Более того, мне запрещали сюда приходить. Но… иногда запреты становятся неважны — вам ли этого не знать?

Она смотрела безо всякого стеснения, неприязни или страха. Она понимала его — и принимала, наконец, всем сердцем, безо всякой обиды. Просто потому, что он был таким же, как и она. Он тоже хотел спасти того, кто был ему дорог — любой ценой, не считаясь с последствиями.