Я хотела было возразить, так как не совсем понимала логику действий, но закрыла рот, как только осознала одну важную вещь.

Рэбэнус же ни жив, ни мёрв.

Инграм считал, что тело Рэбэнуса мертво, а его дух находился в одной из вселенных. Тогда каким образом Рэбэнус во плоти появился перед Гленис и перед всеми остальными? С другой стороны, тела мы так и не нашли. Возможно, он как-то сам ожил и соединился в единое целое. Но тогда почему же Рэбэнус не предупредил своих подопечных? Где он вообще? Почему я до сих пор ни разу его не видела, если не считать того случая в приюте? Монстры меня о чём-то предупреждали, пока другие водили за нос. Здесь определённо не сходились многие факты — и либо я что-то упускала, либо мне кто-то нагло врал.

— А ещё... я нашёл кое-что.

Отвлёкшись от потока вопросов, я проследила за Инграмом: тот встал с кресла и подошёл к бюсту Данте. На секунду задумался, прежде чем ткнуть в глаз гипсовой фигуры. Что-то щёлкнуло — и внезапно двинулась стена возле самого камина, открывая проход в тайное тёмное помещение. Не дожидаясь приглашения, я с любопытством заглянула внутрь: череда черепов, висящих на стенах, большая чёрная кровать посередине, бескрайние полки с книгами и пара торчащих сюртуков из полузакрытого шкафа. А ещё портрет Ивет: светловолосая, хрупкая, с мутным взглядом карих глаз — ровно такой же я видела её в недавнем кошмаре.

— Это... настоящая спальная комната Рэбэнуса?

— Очевидно же, — пренебрежительно бросил Инграм, следом входя внутрь, и нажал кнопку в подсвечнике, отчего тайная дверь с шумом закрылась.

Ни единого окна — темнота опустилась на плечи, как преданный друг, успокаивающий своего товарища. Во мраке вспыхивали знакомые лица и тут же исчезали, а затем и вовсе рассеялись, когда Инграм зажёг настольную лампу. Тёплый жёлтый свет добавлял ещё больше атмосферы XIX века, не хватало только шума дождя и грозы, ведь чувство опасности и без того присутствовало: пустые глазницы черепов тому подтверждение.

— Он боялся, что его убьют ночью, — видимо, в те моменты, когда он всё же спал. — Поэтому запирался здесь.

— И чтобы никто ему не мешал, — согласно кивнул Инграм, щёлкнув зажигалкой.

Наедине.

Я осталась с ним наедине.

Как никогда этого и хотела, и страшилась одновременно — хоть рви напополам. Кончики пальцев дрожали от остроты эмоций, пока те клювами воронов рвали края — то ли полной копоти души, то остатки благоразумия. Широко, насколько это возможно, распахнутые глаза неотрывно следили за Инграмом, подмечали его острые локти, дрогнувший от глотка кадык, тусклый блеск света в бездонных чёрных глазах, слегка кривоватые пальцы, на одном из которых красовался тёмный перстень с вороном — он казался другим и в то же время абсолютно тем же.

Жестоким. Несносным. Наглым.

Плохим парнем, от которого всем хорошим пай-девочкам стоило держаться подальше.

Хорошо, что я не такая.

И Инграму это нравилось: он жаждал воспользоваться моей силой, лишить возможности ею пользоваться, завладеть, дабы окончательно меня сломать. Оборвать крылья. Кинуть их под ноги Дьявола — узри, как ты беспомощна.

— Как давно ты нашёл это место?

— Сегодня с утра.

— И не пришёл на занятия, чтобы всё тут исследовать? — мне не нравилось задавать ему вопросы, но я не знала, как ещё можно завязать разговор, чтобы не оказаться в гнетущей тишине со своими мыслями.

— К чему мне это, если я и так всё знаю? — чуть приподнял он брови.

— Тогда не понимаю, зачем я здесь, — плохо удалось скрыть напряжение в голосе.

— Не притворяйся глупенькой, птенчик, тебе это крайне не идёт, — Инграм прошёлся пальцами по корешкам книг, не глядя на меня, но, уверена, он и без того внимательно следил за мной. — Я же вижу, как ты хочешь меня.

Судорожный вздох.

О Нюйва, какого хрена я так волновалась? Никогда и ни при ком — ни один парень не познал со мной робости, нежности или смущения. Я всегда была сверху, всегда уверенной в желании, всегда ведущей вперёд и заманивающей в постель. Так почему я делаю для Инграма такое исключение? Почему именно он? Даже не я сама — тело подводило, как только наступал ответственный момент. В прошлые разы даже шевельнуться не могла, лишь покорно подчинялась, как собака на привязи. Инграм же игрался со мной: позволял отбегать, чтобы хотя бы на мгновение глотнуть воздуха свободы, а затем зверски тянул обратно.

В бесчувственный омут гагатовых очей.

Зачем я нужна ему? Почему мы сошлись так быстро и болезненно? Почему я?

Я не знала. Ничего не знала.

И порой была готова даже молиться — не Ворону, как на кладбище — а смерти, только бы не утопать в зависимости, не захлебываться в отчаянии от своего положения. Я могла лишь пытаться снять тугой ошейник — и сейчас вновь это сделала.

— Не хочу тебя разочаровать, но ты бы подстраховался от падения с уровня своего чрезмерного самомнения на уровень развития своего интеллекта, — прямая спина, вскинутый подбородок, сама королева.

— Или ты и вправду глупая, — Инграм сделал шаг в мою сторону, — или ты бесстрашная. Скорее всего, и то, и другое.

— Надо же, какая самокритика, за что ты так с собой? — повысила я планку, но собеседник лишь качнул головой.

— Ты сама спрашивала, как мне не надоело постоянно с тобой трепаться, а сама сейчас в очередной раз устроила спектакль.

Да уж, попытка с треском провалилась.

— Потому что ты только этого и ждёшь: яда от меня, а затем прощения в виде любви. А ведь она подобна кирпичу: ты можешь с его помощью либо построить новый дом, либо убить.