— Но не богатством.

— Именно. Поэтому мы и явились к Кассам. Ах, представь, какой он был тогда красивый! Черноволосый, умный, воспитанный, неженатый! — женщина зажмурилась от удовольствия. — Вокруг него столько девушек прыгали, но он предложил руку и сердце никчёмной Люси, лишь бы получить богатое наследство.

— Не верю, чтобы Кассы в конце концов завещали всё ему, — вспомнила я записи дневника.

Ивет блаженно продолжала вспоминать прошлое, почти не обращая на меня внимания:

— Когда Лондон сотрясли первые убийства, никто не удивился, что и Кассы со временем попали под руку маньяка. Мой мальчик смог наконец официально присвоить себе всё имущество, а своими благородными делами и спасением короля он прославился на всю Англию.

— Именно в тот момент он и нашёл магию?

— И миры, — согласилась Тень и прямо глянула на меня.

— Как? — вырвался из груди изводивший вопрос. — Как ему далось? Я не понимаю, как или где он нашёл?

— Потерпи немного, — её желтоватые зубы показались из-за хитрой улыбки.

«Что?» — хоть и глупый вопрос, однако его отчаянно хотелось задать. Но я заставила себя промолчать, ведь знала: что-либо подробнее вряд ли услышу.

— Ладно, а зачем Рэбэнус убил моих приёмных родителей?

— Он тебе сам расскажет.

Истеричный хохот только усилием воли не оглушил ночную тишину.

— Да? Поэтому ты и пришла сегодня ко мне, чтобы передать приглашение от него? Сам он не мог явиться?

Смешно.

До чёртиков смешная драма.

Это же я должна найти Рэбэнуса, как он сам писал мне в письме, найденном в его же гробу. Специально запутывал? В его стиле.

— Не дерзи, — Ивет разозлилась, и на мгновение из её бледной кожи будто бы «вышел» дым. — Ничего не понимаешь, да ещё и постоянно нарываешься.

— Действительно, кто же в этом виноват, — огрызнулась я, скрестив руки на груди.

Женщина медленно склонила голову на бок, как кукла в фильмах ужасов, и её лицо искривил самый садисткий оскал, нечеловечески широкий и... жуткий. Глаза засветились алым — и страх вцепился в глотку.

— Что, так не получилось стать доброй?

Меня словно облили холодной водой.

О Си-ван-му...

Я забыла. Совершенно забыла. Снова. И ни разу не вспомнила за столько дней... Об общении.

О, Алестер... прости меня. Прости за всё.

«В один из осенних дождливых дней , в свои тринадцать лет, я сидела на полу, вновь в чулане, и рисовала выкройку, хотя почти и не видела её из-за нахлынувших слёз.

Сегодня я призналась в любви Алестеру.

И тот ответил взаимностью.

Тогда отчего же так горько на душе? Отчего так боязно, шатко? Бросало то в огонь, то в холод: хотелось рассказать всему миру о своём великом счастье, особенно воспитательнице Лин, но понимала , что этого делать нельзя. И вообще мальчики не должны общаться с девочками, а особенно когда они подростки. И особенно в стенах пустой комнаты...

Где мы поцеловались.

Сквозь влагу я смущённо заулыбалась. Это было так романтично! Так волнительно! Не уверена, что я сделала всё правильно, да и Алестер вёл себя так же неумело. Но от этого так тепло было на душе , так хорошо — подобного счастья я не испытывала очень давно, со времён первой сшитой рубашки на день рождения моего... возлюбленного.

Да, горячо, сильно горячо возлюбленного.

Однако я понимала , что мы не можем скрываться вечно. И даже не сможем быть вечно, ведь, как говорил Алестер, рано или поздно он может покинуть меня или я — его...

Слёзы пуще хлынули из глаз, и я даже не заметила , как дрогнула моя тень на полу. А затем она внезапно обрела реальные формы, напоминая дымчатое размытое облако с вполне различимыми очертаниями человека.