Добавление к сопромату
Читать

Добавление к сопромату

Стихи и поэзия

:

поэзия

.
1990 г.
Аннотация

Александр Викторович Еременко родился на Алтае в 1950 году. Там окончил школу. Поменял несколько профессий, в 1974 году поступил в Литературный институт. Стихи печатались в «Дне поэзии», «Юности», «Огоньке», коллективных сборниках в СССР и за рубежом. Это первая книга поэта.

СТИХИ
Александр ЕРЕМЕНКО

Александр Викторович Еременко родился на Алтае в 1950 году. Там окончил школу. Поменял несколько профессий, в 1974 году поступил в Литературный институт. Стихи печатались в «Дне поэзии», «Юности», «Огоньке», коллективных сборниках в СССР и за рубежом. Это первая книга поэта.

Самиздат 80-го года

За окошком свету мало, белый снег валит-валит. Возле Курского вокзала домик маленький стоит. За окошком свету нету. Из-за шторок не идет. Там печатают поэта — шесть копеек разворот. Сторож спит, культурно пьяный, бригадир не настучит; на машине иностранной аккуратно счетчик сбит. Без напряга, без подлянки дело верное идет на Ордынке, на Полянке, возле Яузских ворот… Эту книжку в ползарплаты и нестрашную на вид в коридорах Госиздата вам никто не подарит. Эта книжка ночью поздней, как сказал один пиит, под подушкой дышит грозно, как крамольный динамит. И за то, что много света в этой книжке между строк, два молоденьких поэта получают первый срок. Первый срок всегда короткий, а добавочный — длинней, там, где рыбой кормят четко, но без вилок и ножей. И пока их, как на мине, далеко заволокло, пританцовывать вело, что-то сдвинулось над ними, в небесах произошло. За окошком света нету. Прорубив его в стене, запрещенного поэта напечатали в стране. Против лома нет приема, и крамольный динамит без особенного грома прямо в камере стоит. Два подельника ужасных, два бандита, — Бог ты мой! — недолеченных, мосластых по шоссе Энтузиастов возвращаются домой. И кому все это надо, и зачем весь этот бред, не ответит ни Лубянка, ни Ордынка, ни Полянка, ни подземный Ленсовет, как сказал другой поэт.

«В глуши коленчатого вала…»

Ласточка с весною…

В глуши коленчатого вала, в коленной чашечке кривой густая ласточка летала по возмутительной кривой. И вылетала из лекала в том месте, где она хотела, но ничего не извлекала ни из чего, там где летела. Ей, видно, дела было мало до челнока или затвора. Она летала как попало, но не оставила зазора ни между Севером и Югом, ни между Дарвином и Брутом, как и диаметром и кругом, как и термометром и спрутом. Ах, между Женей и Андреем, ах, между кошкой и собакой, как между гипер- и бореем, как между ютом или баком, как между кровью и стамеской, как между Богом или чертом, не наведенная на резкость, не опрокинутая в плоскость, в чулане вечности противном над безобразною планетой, летала ласточка активно, и я любил ее за это.

Ночная прогулка

Мы поедем с тобою на «А» и на «Б» мимо цирка и речки, завернутой в медь, где на Трубной, а можно сказать — на Трубе, кто упал, кто пропал, кто остался сидеть. Мимо темной «России», дизайна, такси, мимо мрачных «Известий», где воздух речист. Мимо вялотекущей бегущей строки, как предсказанный некогда ленточный глист. Разворочена осень торпедами фар, пограничный музей до рассвета не спит. Лепестковыми минами взорван асфальт, и земля до утра под ногами горит. Мимо Герцена — кругом идет голова, мимо Гоголя: встанешь — и некуда сесть. Мимо чаек лихих на Грановского, 2, Огарева, не видно, по-моему, — 6. Мимо всех декабристов (их не сосчитать), мимо народовольцев — и вовсе не счесть. Часто пишется «мост», а читается — «месть», и летит филология к черту с моста. Мимо Пушкина, мимо… куда нас несет? Мимо «Тайных доктрин», мимо крымских татар. Белорусский, Казанский, «Славянский базар»… Вот уже еле слышно сказал комиссар: мы еще поглядим, кто скорее умрет… На вершинах поэзии, словно сугроб, наметает метафора пристальный склон. Интервентская пуля, летящая в лоб, из затылка выходит, как спутник-шпион. Мимо Белых Столбов, мимо Красных Ворот, мимо дымных столбов, мимо траурных труб. «Мы еще поглядим, кто скорее умрет». — А чего там глядеть, если ты уже труп. Часто пишется «труп», а читается — «труд», где один человек разгребает завал и вчерашнее солнце в носилках несут из подвала в подвал. И вчерашнее солнце в носилках несут, и сегодняшний бред обнажает клыки. Только ты в этом темном раскладе не туз. Рифмы сбились с пути или вспять потекли мимо Трубной и речки, завернутой в медь. Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть… Вдоль железной резьбы, по железной резьбе мы поедем на «А» и на «Б».

На вывод войск из Афганистана

Девятый год войны в Афганистане… И я подумал: хватит мне молчать! Сейчас меня ругать никто не станет, что я решил об этом написать. Сейчас меня, наверное, похвалят, чтоб напечатать сразу здесь и там. Ну, кроме тех, кто на лесоповале, все за Афган, но по другим статьям. Меня поймут и Язов, и Громыко (пускай не вдруг, но это их дела), поймут меня и Сахаров, и Быков, поймет Василий Теркин, Гоп-со-Смыком… И уж легко поймет Наджибулла. Ну может, не поймет меня Проханов, Ну Розенбаум, ну Бабрак Кармаль, ну — младший Боровик! Но из душманов любой Фарид отдаст мне свой медаль. Пришел конец кошмарным голодовкам — и можно снова водку выпивать. Нам даже очень гордые литовки в трамваях стали место уступать. Эмблемы в урны, братья пацифисты! И танки возвращаются с войны. Нам позарез нужны специалисты внутри страны.

Стихи о сухом законе, посвященные свердловскому рок-клубу

«Высоцкий разбудил рокеров, рокеры предопределили решения XXVII съезда»

(А. Козлов. Рок, как двигатель ускорения.)
Он голосует за сухой закон, балдея на трибуне, как на троне. Кто он? Издатель, критик, чемпион зачатий пьяных в каждом регионе, лауреат всех премий… вор в законе! Он голосует за сухой закон. Он раньше пил запоем, как закон, по саунам, правительственным дачам, как идиот, забором обнесен, по кабакам, где счет всегда оплачен, а если был особенно удачлив, — со Сталиным коньяк «Наполеон». В 20-х жил (а ты читай — хлестал), чтобы не спать, на спирте с кокаином и вел дела по коридорам длинным, уверенно идя к грузинским винам, чтобы в конце прийти в Колонный зал и кончить якобинской гильотиной. Мне проще жить — я там стихи читал. Он при Хрущеве квасил по штабам, при Брежневе по банькам и блядям, а при Андропове — закрывшись в кабинете. Сейчас он пьет при выключенном свете, придя домой, скрываясь в туалете… Мне все равно — пусть захлебнется там! А как он пил по разным лагерям конвойным, «кумом», просто вертухаем, когда, чтоб не сойти с ума, бухая с утра до ночи, пил, не просыхая… Сухой закон со спиртом пополам. Я тоже голосую за закон, свободный от воров и беззаконий, и пью спокойно свой одеколон за то, что не участвовал в разгоне толпы людей, глотающей озон, сверкающий в гудящем микрофоне! Я пью за волю, с другом, не один, за выборы без дури и оглядки, я пью за прохождение кабин на пунктах в обязательном порядке, пью за любовь и полную разрядку, еще — за наваждение причин. Я голосую за свободы клок, за долгий путь из вымершего леса, за этот стих, простой, как без эфеса куда хочу направленный клинок, за безусловный двигатель прогресса, за мир и дружбу — за свердловский рок!

«Начальник Отдела дезинформации полковник Боков…»

Начальник Отдела дезинформации полковник Боков просыпается рано — ему надо многое успеть. Начальник Отдела дезинформации презирает информацию, идущую с телеэкрана, но для начальника Отдела дезинформации отсутствие информации — смерть. И в Гайд-парке, и в Луна-парке, и в парке Горького полковник Боков спокоен, как Бог. В мире возрастающей информации любая информация убога Королева информации — дезинформация. Он входит в бетонный бокс. — Сегодня солнце зайдет на востоке! А как ты хотел? Это начальник Отдела дезинформации полковник Боков принимает Отдел. Он тянется к телефону — и страна становится на ребро, и народы скатываются к одному боку. Вы думали, это «Арканы Таро»? Это начальник Отдела дезинформации полковник Боков. Моделируем ситуацию: он выходит из ресторана, и на книжной толкучке к нему подваливает пижон: — Меняю «Буковского» на «Корвалана»… Полковник Боков не поражен. При чем здесь Авиценна, Ньютон или Шекспир? Я сегодня вычислил на грани шока: это твоя дезинформация деформирует микромир, начальник Отдела дезинформации, полковник Боков! Но полковник Боков не просто враль. Без гвоздя сработана Вселенная, и вот морока: не делится в квадрате на сторону диагональ. Почему не делится? Потому, что полковник Боков. Еще при Атлантах он кольца свои свивал: провалы материков, падшие ангелы и полчища лжепророков Помните, Иуда подошел и поцеловал? А если это был полковник Боков? Но по ночам я читаю хокку, а не «Сионские протоколы». Начальник Отдела дезинформации полковник Боков, это твои проколы. Информационный взрыв, выбросы и круги… Идет информация сплошным потоком. Но только дезинформация просветляет мозги. Это отлично понимает начальник Отдела Боков. Панки, митьки, металлисты, и прочие контрреволюционеры, вы погрязли в своих пороках. Дай им высшую меру, Боков!! Начальник Отдела дезинформации проставляет точки в сочинениях Набокова и думает: — «Как жестоко!..» Мальчишка, закрытая информация — это цветочки — в лесном буреломе, которым заведует Боков. Истина скрыта не так глубоко, но только здесь нам копать, копать и копать… Начальник Отдела дезинформации полковник Боков уходит спать. Начальник Отдела дезинформации полковник Боков, а теперь ответьте, я правильно назвал вашу фамилию, нет или да? Начальник Отдела дезинформации полковник Боков отвечает: — Да.

Филологические стихи

«Шаг в сторону — побег». Наверно, это кайф — родиться на земле конвойным и Декартом. Гусаром теорем! — прогуливаясь, как с ружьем наперевес, с компьютерами Спарты. Какой погиб поэт в Уставе корабельном! Ведь даже рукоять наборного ножа, нацеленная вглубь, как лазер самодельный, сработана как бред, последний ад ужа. Так, выдохнув, язык выносит бред пословиц на отмель словарей, откованных, как Рим. В полуживой крови гуляет электролиз, невыносимый хлам, которым говорим. Какой-то идиот придумал идиомы, не вынеся тягот, под скрежет якорей, чтоб вы мне про Фому, а я вам — про Ерему. Читатель рифмы ждет… Возьми ее, нахал. «Шаг в сторону — побег». Смотри на вещи прямо: Бретон сюрреалист, а Пушкин был масон. И ежели далай, то непременно — лама, а если уж «Союз», то значит — «Аполлон». И если Брет, то Гарт, Мария, то Ремарк, а кум, то королю, а лыжная, то база, коленчатый, то вал, архипелаг… здесь шаг чуть в сторону, пардон, мой ум зашел за разум.

Переделкино

Гальванопластика лесов. Размешан воздух на ионы. И переделкинские склоны смешны, как внутренность часов. На даче спят. Гуляет горький холодный ветер. Пять часов. У переезда на пригорке с усов слетела стая сов. Поднялся вихорь, степь дрогнула. Непринужденна и светла, выходит осень из загула, и сад встает из-за стола. Она в полях и огородах разруху чинит и разбой и в облаках перед народом идет-бредет сама собой. Льет дождь. Цепных не слышно псов на штаб-квартире патриарха, где в центре англицкого парка стоит Венера. Без трусов. Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас, сказала Косте: — Все вас знают, а я так вижу в первый раз… Льет дождь. На темный тес ворот, на сад, раздерганный и нервный, на потемневшую фанерку и надпись «Все ушли на фронт». На даче сырость и бардак, и сладкий запах керосина. Льет дождь. На даче спят два сына, допили водку и коньяк. С крестов слетают кое-как криволинейные вороны. И днем, и ночью, как ученый, по кругу ходит Пастернак. Направо — белый лес, как бредень. Налево — блок могильных плит. И воет пес соседский, Федин, и, бедный, на ветвях сидит. И я там был, мед-пиво пил, изображая смерть, не муку. Но кто-то камень положил в мою протянутую руку. Играет ветер, бьется ставень, а мачта гнется и скрипит. А по ночам гуляет Сталин, но вреден север для меня.
в официальном магазине Литрес

Без серии

В густых металлургических лесах
Горизонтальная страна: Стихотворения
Добавление к сопромату