Мэйкон стоит, прислонившись к плите, на его серой футболке жирные пятна, а кожа на ботинках с металлическими носками облупилась. Он вытирает руки и затягивает тонкий кожаный ремешок, такой же, как у меня, на запястье.

Я иду за кофеваркой.

— Доброе утро.

— Уже почти полдень, — слышу, как он отпивает кофе. — Вы бы никогда не узнали, что у меня четверо братьев и сестра, со всем тем дерьмом, которое вы все заставляете меня делать здесь в одиночку.

Я прикрываю глаза, собираясь с духом, когда вытаскиваю кофейные зерна из шкафа.

Еще не полдень. Еще только десять, и сегодня суббота.

— Сначала кофе, пожалуйста, — повторяю я.

Он не в настроении, наверное, не спит с пяти утра и уже успел поговорить сам с собой, раздражаясь из-за того, что мы самые неблагодарные люди. Мэйкону нужен секс. И много.

Я беру кофеварку, но чувствую, что она уже полная. Уф, спасибо. Он сварил и для меня.

Налив кофе в кружку, иду к столу и сажусь напротив него.

— Я задержалась в школе, — объясняю ему, делая первый глоток. — Думаю, последние несколько месяцев выпускного года созданы не для отдыха.

— Нет, не для отдыха, — подтверждает Мэйкон, — и точно не для необходимости подавать заявление в Дартмут, когда ты уже едешь во Флориду.

Я закатываю глаза.

Он тянется через стол к стопке счетов, ожидающих оплаты, в держателе для салфеток, достает белый конверт и бросает его мне.

Я хватаю его, переворачиваю, чтобы увидеть обратный адрес Дартмута в углу. Конверт разорван, и я чувствую письмо внутри.

— Поздравляю, — произносит он прежде, чем у меня появляется возможность прочитать письмо.

Я снова бросаю на него взгляд, роясь в конверте.

— Ты вскрыл мою почту?

Но я не жду ответа. Разворачивая листок бумаги, я не знаю, издевается ли он надо мной или я действительно поступила. Мое сердце колотится, когда я начинаю читать, впитывая одно слово за другим, задерживая дыхание, находясь словно на иголках.

Не издевается. Перечитывая первые предложения снова и снова, я медленно осознаю реальность.

Он не лжет. Я правда поступила. Выдыхаю и улыбаюсь, чувствуя что-то похожее на эйфорию.

Я поступила. Поступила в Лигу Плюща с отличным театральным отделением.

Я еду в Дартмут.

Сжимаю бумагу и хочу обнять кого-нибудь прямо сейчас. Но я единственный человек в этом доме, который рад этому.

— Но что я понимаю, да? — продолжат Мэйкон. — Я просто бедный глупый батрак, который никогда не станет кем-то большим. Мне должно повезти, если я научусь у тебя.

Моя улыбка постепенно гаснет, и я поднимаю взгляд, встречаясь с его карими глазами. Мы единственные двое детей, — первый и последний, — у кого глаза нашей мамы, но это все, что у нас есть общего. Я очень уважаю своего старшего брата. Он заботится обо всем. Он надежный, честный и сильный.

Однако Мэйкон не особо нравится мне. Ему не хочется, чтобы я ехала в Дартмут. Он не разговаривает со мной, а только воспитывает.

— Это ведь ты меня подтолкнул, — указываю на очевидное, откладывая письмо. — Ты хотел, чтобы я убралась отсюда. Стала кем-то, — продолжаю я. — Чтобы меня запомнили. Вот что ты сказал, — я не могу сдержать хмурое выражение на лице. — Дартмут в десять раз лучше, чем университет во Флориде, но ты все еще недоволен.

Мне потребовалось меньше трех секунд, чтобы разозлиться на свою семью, но Мэйкон лишь поднял голову.

— И что ты будешь изучать в Дартмуте?

Я качаю головой. Ни в коем случае я не откажусь от театра. Это моя жизнь, не его.

— Тебе нужно, чтобы я была рядом и ты мог контролировать меня.

— А ты мечтаешь улететь туда, куда я не могу.

Он думает, театр — это глупо. Считает, что я закончу неудачницей среднего возраста и слишком поздно пойму, что не смогу вернуться и принять те решения, которых, по его мнению, все от меня ждут.

Однако я буду неудачницей, если останусь.

— Восемнадцать лет не делают тебя взрослой, Лив, — произносит брат и пристально смотрит на меня. — Тебя все еще нужно воспитывать. Мне было двадцать лет, и меня все еще нужно было воспитывать.

Я замолкаю, устав ходить с ним вокруг да около по этому поводу. Его ситуация была совершенно иной. Никто — независимо от возраста — не готов потерять обоих родителей в течение двух месяцев, а также взвалить на себя заботу о воспитании и поддержке четырех младших братьев и сестры.

С годами я стала благоговеть перед Мэйконом, по мере взросления осознавая, чем это обернулось для него. Морской пехотинец, он видел мир и жил своей жизнью только для себя. У него была свобода и возможности.