— А о чём же мы с вами будем говорить?

— С удовольствием послушаю вас, Элен, и узнаю что-то о Лувре, например.

— Сведение о Лувре номер один: я там работаю и уже опаздываю на работу.

— Дайте согласие на встречу, и я вас мигом отпущу.

Мы встретились взглядами. Мужская настойчивость вызывала закономерное противоборство, хотелось упираться и отказываться; с другой стороны, ведь нам, девушкам, это и нужно — настойчивость, ею мы проверяем серьёзность намерений. Прими он скромно и покорно моё нежелание за чистую монету, принимай так отказы все мужчины, я точно никогда не заведу отношений. Я слишком сомневающаяся, а надо ли мне сейчас это? А тот ли это человек? А что мы с ним будем делать? А как пойдёт диалог? Стоит ли это моего времени или я пожалею, что гуляла с проходящим кавалером вместо того, чтобы дочитать «В Лувре» Жоржа Салля?

— Хорошо, давайте поужинаем, но это не будет ничего значить, в первую очередь то, что я соглашусь повторно.

— Во сколько вы заканчиваете? Я заеду.

— В шесть, но я думала сначала переодеться…

— Зачем? Вы великолепно выглядите, Элен.

— Разве в рестораны высокого уровня не нужно вечернее платье?

— О, прошу вас! Кого сейчас волнует дресс-код? Может, в спортивной обуви и не пустят, но в остальном — не стоит себя утруждать.

— Что ж, в таком случае — до вечера!

— До вечера, — и пока я проходила мимо, удаляясь в сторону Лувра, он поворачивал за мной лицо. Сунув одну руку в карман, другой он вертел за дужку солнечные очки. Когда я отошла на значительное расстояние, то не удержалась и обернулась. Набиль улыбнулся с выражением охотника, приметившего лань, или мне только казалось, что все восточные мужчины выглядят хищно и похотливо? Может, это моё такое восприятие, исходящее из стереотипов? Надев солнечные очки, он махнул и пошёл к своей машине. Я отвернулась и пошла работать.

Работалось туго, потому что нельзя было не думать о грядущем вечере. Рассуждая о предстоящем свидании, я сама себя невольно заставила нервничать, беспокоясь из-за всего подряд: а действительно ли я нормально одета, а не даю ли я согласием повода думать, что легкомысленна, а прилично ли вообще соглашаться ехать куда-то с человеком, которого почти не знаю? Поскольку у меня остался номер после его звонка, я раз десять тянулась к мобильному, чтобы позвонить и отменить всё, но успокаивала себя и призывала не паниковать. Просто я никогда в жизни ещё не была на свидании… Нет, в Томске была как-то раз, однокурсник пригласил в кино, и я без задней мысли согласилась, думала, что это дружеский поход. Когда же оказалось, что идём мы вдвоём, без друзей, я ощутила дикую неловкость, жалась к противоположной от него стороне сидения в кинозале, делала очень увлечённый фильмом вид, чтобы поменьше говорить, а после сеанса отказалась, чтоб он меня провожал, позвонила двоюродному брату и попросила отвезти домой. В Париже я уже всегда понимала, куда меня зовут, поэтому отказывалась. В основном приглашали коллеги, кто-то, с кем связана по работе — других знакомств мне взять было неоткуда, — но я предусмотрительно избегала романов в кругу, в котором всё равно потом пересекаться до конца жизни. Если роман закончится ничем или взаимными претензиями, зачем портить отношения? Да и настойчивостью французы не отличались. Во-первых, их «выдрессировали» феминистки, указав отведённое им место, во-вторых, они были какими-то слишком рациональными и прагматичными для больших поступков и красивых ухаживаний, так что это граничило с жадностью, и совсем не располагало мою «широкую русскую душу».

И вот, впервые я сознательно иду на свидание. Несмотря на то, что сама же себе сказала «из этого ничего не выйдет», несмотря на то что понимаю — браком это не закончится. Почему же я иду? На что надеюсь? Покорить Набиля настолько, что он примет православие? Или переедет сюда? Впрочем, у него же какие-то дела в Париже и без этого есть, значит, он мог бы какую-то часть времени проводить во Франции… Боже, неужели я всё-таки начинаю строить серьёзные планы? Но почему я не должна? Если таково моё требование, согласованное с моим воспитанием, что любовь — это про брак, один и на всю жизнь, а не про кратковременные случки с каждым встречным. Почему же тогда я должна смириться с чужим взглядом на эти вещи и сказать: «Ах, Лена, вы должны просто общаться, не рассчитывай на многое и оставь свои устаревшие целомудренные законы поведения!». Нет, я останусь при своём, и если его не устроит то, чего я хочу — он может больше не приезжать.

Даже если бы захотела, я бы не смогла его не заметить. Когда вышла из Лувра, то увидела Набиля, стоявшего у всё той же чёрной машины, но — на этот раз — с букетом алых роз в руках. Понимая, что придётся взять их в свои, я почувствовала себя одной из тех фальшивых инстадив с бровями шириной в палец и губами-сардельками, которые хвалятся подобными букетами от своих «папиков», выдаваемых за женихов и любовь всей жизни. А букет и впрямь был огромным.

— Mon dieu![1] — подошла я к нему. — Сколько их тут? Сотня?

— Всего лишь пятьдесят одна.

— Не стоило.

— Пустяк.

— Кому как… — интонация у меня вышла такая, что это не он уязвил меня относительной бедностью, а я поддела его понтёрством и показушничеством. Набиль открыл заднюю дверцу и положил туда цветы, поняв, что я не оценила до писка этот амурный жест:

— Если тебе не нравятся…

Когда это мы перешли на «ты»? Но я не стала делать замечания.

— Нет, я люблю цветы. Не люблю только, когда они становятся средством достижения цели.

— Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! — просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.

— А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… — развернулась я и сделала вид, что ухожу.

— Нет, Элен! — он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. — Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?

— Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.