Второй рукой он с силой зарылся пальцами в её кудри и повернул голову на бок. Гермиона распахнула рот, хватая воздух, и Драко склонился ниже, врываясь языком между её губ. Он вылизывал, толкался, сжимал, и скованность в теле набирала силу. Дрожь прыгала за рёбрами, металась по низу живота, обжигала конечности.

Всё на мгновение сжалось.

Гермиона ахнула:

— Малфой!

— Грей…

Зубы вонзились в её нижнюю губу, и Драко с силой прижался лбом к её щеке.

Она расклеилась, растаяла, рассыпалась, распалась на куски. И в голове на миг мелькнуло, что это всё имеет смысл. Какой-то скрытый, потаённый, но имеет.

Драко отстранился, и, с трудом перевернувшись на спину, Гермиона замерла, раскинув руки. Грудь тяжело вздымалась, и ускоренный стук сердца отдавался по всему телу. Разгорячённую кожу охладило дуновение свежего воздуха; Драко явно взмахом палочки приоткрыл окно.

Голова была пустой… Почти пустой.

Драко вдруг склонился к ней и крепко поцеловал в губы, потом ещё раз, и снова — уже легко, почти касаясь. Гермиона ладонью прижалась к его плечу, способная лишь на это. Он лёг рядом, свистящее дыхание вырывалось изо рта.

Какое-то время они лежали молча. Отдыхали и справлялись с собой.

Обычно он уходил достаточно быстро; по пальцам одной руки можно было пересчитать те дни, когда они оба были так измотаны, что засыпали рядом. Но в этот раз даже под маской Гермиона чувствовала, как Драко смотрит на неё.

Она чуть повернула голову в его сторону; он заметил и нарушил тишину:

— И как твои кошмары?

Вопрос сорвался словно между прочим, голос был рассеянно безразличный.

Он знал.

Она спала большую часть ночей, всё было вполне терпимо. Но иногда видения будили её резко и бесповоротно, покрывая спину склизким потом страха и затуманивая сознание. Они возвращали в дни ужаса, тоски, разочарования. И хоть Гермиона умела быстро отмахнуться и вернуть себя в реальность, они мешали концентрации. Поэтому она боролась с ними.

Временами она не сдерживалась и выходила ночью в гостиную, где в некоторые дни встречала Драко. Порой её обуревала скука или возбуждение — и она шла к нему сама, прямо в комнату, которую он никогда не закрывал от неё.

Свою она тоже почти всегда оставляла открытой.

— Лучше, — Гермиона неопределённо качнула головой. — Зелья Помфри помогают. И эта маска.

Он хмыкнул — совсем тихий звук, но достаточно отчётливый в тишине комнаты — и что-то невнятно промычал в ответ.

— А ты?

— Меня чуть было не сморила лекция Бинса, мне не нужны зелья, — легко, насмешливо, язвительно.

Какая незатейливая ложь, он даже не постарался.

Ведь Гермиона знала, что Драко здесь в том числе из-за того, что снова не мог заснуть.

— Ты шутишь? — подначила она и повернулась к нему, перекатившись на бок. — Биография Улика Гампа невероятно увлекательна, и меры соблюдения статута о секретности, которые он ввёл…

— Тише, тише, Гермиона, — он перебил её со смехом. — Сохрани запал для своего эссе, не надо мне его пересказывать. Я верю, что у тебя уже заготовлен рассказ на тридцать страниц. Или ты снова выйдешь за лимиты и напишешь под пятьдесят?

— Ограничения бессмысленны, одна лишь классификация непростительных заслуживает…

Вот они: двое вчерашних детей, которые пережили войну, теперь так просто спорят о домашнем задании и нудных — ладно, правда нудных — лекциях. С маской (одной ли?) на лице и посткоитальной расслабленностью тела.

Драко фыркнул, вновь прерывая её:

— Ты же знаешь, что за дополнительные страницы не дают баллов? Я вообще считаю, их должны снимать. Умение быть кратким — отдельный талант.

— Ну уж точно не твой, Малфой.

Его смешок коснулся её кожи.

— Мне и не нужно быть кратким. У меня слишком блестящее красноречие и слишком хорошая выдержка, чтобы ими пренебрегать.

— Ты имеешь в виду, что у тебя длинный язык и…

— О, Гермиона.

— Я не это хотела сказать.

— Теперь ты меня не переубедишь, я польщён, хоть это и факт — а факты не должны льстить.

Она, должно быть, покраснела до корней волос, но понадеялась, что маска для сна и темнота скрыли это от его внимания.

— Ты полный придурок — вот тебе факт.

Драко снова рассмеялся, и звук осел где-то внизу её живота, вызывая лёгкую дрожь.

— Голословные утверждения, Гермиона. Ты даже не видишь меня, так откуда можешь знать?

Она знала: мерзавец улыбался. Поморщившись, Гермиона обронила:

— Делаю вывод на основе звука голоса и слов, — она поджала губы и, задумавшись на мгновение, всё же добавила: — Но это несправедливо.

Она, пожалуй, не имела в виду ничего такого, но тишина вдруг приобрела другой оттенок. Что-то в её словах заставило его задуматься. Он не отшутился, не поспорил, не съязвил в ответ, а лишь молчал и только через долгую минуту протянул: