Она несколько театрально указала на сияющую дверь пальцем.

– Вот доказательство.

– Мередит, – тихонько попросил Дойл, – убери дверь.

– Не надо шептаться, если рассчитываешь на хорошее отношение, Мрак, – сказал Шолто.

– Я попросил принцессу убрать дверь, чтобы вы убедились – благие здесь ни при чем.

Агнес повернулась так быстро, что капюшон слетел, открыв черную солому ее волос и кошмар на месте лица, сплошные нарывы и шишки. Карги в отличие от прочих слуа прячут свое уродство от мира. Слуа обычно считают все свои несообразности признаком красоты или силы. А карги себя скрывали – впрочем, как и другие два телохранителя.

Агнес наставила на меня черный длинный коготь:

– Это не она дверь вызвала. Она смертная, а смертная рука такую дверь создать не может.

– Окажи любезность, принцесса, – тихо, но отчетливо, чтобы не сказали, что мы шепчемся, попросил Дойл.

– Мне нужно, чтобы дверь закрылась, – сказала я громко, чтобы все меня слышали, и эхо моего голоса заметалось по пещере, отражаясь от стен.

Дверь еще немного оставалась на месте, словно давая мне время передумать, а потом все же исчезла. Спутники Шолто вздрогнули, Агнес пошатнулась, как от тычка в спину.

– Не может смертная плоть управлять ситхеном. Ни один ситхен не поддастся!

– Пару часов назад я бы с тобой согласилась, – сказала я.

– Как вы сюда попали? – спросил Шолто.

– Я попросила проход в мертвые сады. Никак не ожидала, что могу вызвать дверь в твои владения, Шолто.

– Царь Шолто, – поправила Агнес.

– Царь Шолто, – послушно повторила я.

– Но почему твоя просьба привела тебя в наши сады, принцесса Мередит?

– Дойл хотел, чтобы я открыла дверь в мертвые сады, и я именно так и сделала: попросила дверь в мертвые сады. Вот только не уточнила, в какие. Остальное ты знаешь.

Шолто молча смотрел на меня. Тройное золото глаз – горячий металл, осенние листья и бледный солнечный свет – делало его лицо прекрасным, только взгляд от этого ни на йоту не становился легче. Он так на меня глядел, словно мысленно взвешивал.

– Не может такого быть, – сказала Агнес.

– Ложь они могли бы придумать и получше.

– Ты все еще веришь всему, что скажет любой кусок белой благородной плоти? Разве то, что они с тобой сделали, ничему тебя не научило, царь Шолто?

Я не знала, на что намекает Агнес, но подозревала, что повязки на Шолто к этому имеют отношение.

– Довольно, – оборвал ее Шолто, но лицо и поза выдали его смущение. В последнюю нашу встречу царь слуа прятался под надменной маской, очень похоже на Холода. Сейчас, казалось, маску с него сорвали, и прятать чувства ему стало не под чем.

– Можно ли нам подойти к тебе, царь Шолто? – спросила я так же отчетливо, но смягчив тон. Высокий надменный модник, которого я помнила по Лос-Анджелесу, имел мало общего с мужчиной, что стоял напротив, ссутулив плечи.

– Нельзя, – отрезала Агнес этим своим странно красивым контральто. Карги в большинстве своем скорее каркают, чем говорят, – будто гравия наглотались.

Шолто резко к ней повернулся – и напрасно, видимо. Он пошатнулся, едва не упал. И разозлился еще больше.

– Здесь я царь, Агнес! Я, не ты. – Он стукнул в грудь кулаком. – Я, Агнес, я! Пока еще я!

Он повернулся к нам, и мы увидели на повязке выступившую кровь – рана разошлась. Шолто наполовину был аристократом-сидхе и наполовину – слуа, а слуа ранить еще трудней, чем сидхе. Как же он получил такую рану?

– Выведи принцессу на твердую землю, Мрак, – велел Шолто.

Дойл осторожно повел меня по тропе, за другую руку меня крепко держал Рис. Они вывели меня на место, где берег расширялся. Мистраль с Эйбом выбрались на твердую землю следом за нами.

Дойл взял меня за руку и весьма торжественно повел к поджидающим слуа. Идти приходилось медленно – из-за костей. Мы оба были босиком, а что случилось с Эйбом, видели все. Хватит с нас на сегодня и одной такой раны.

– Ненавижу тебя, принцесса, – не выдержала Агнес.

Шолто бросил через плечо:

– Еще немного, и у меня кончится терпение, Агнес.

Результат тебе не понравится.

– Вот они идут – будто тень и свет, так грациозно скользят по костяному полю нашего сада, – сказала Агнес, – и ты смотришь на нее, словно она и вода, и пища, а ты измучен голодом и жаждой.

Я невольно взглянула на каргу, услышав эту реплику, даже забыла на миг об опасных костях.

– Не надо, Агнес, – ответил Шолто, но на лице у него все было написано. Агнес была права. Взгляд Шолто не одной только похотью горел, хотя и любовью его выражение назвать было трудно. Взгляд отражал страдание, как если смотришь на то, что хочешь больше всего на свете, и знаешь, что никогда оно тебе не достанется. Что же случилось с Шолто, что он теперь виден насквозь? Как он потерял всю свою защиту?