— Ты же знаешь, где. — Он полез под воротник рубашки и подтянул на золотой цепочке свой символ верности.

— Почему не на пальце, как у меня?

— Это неудобно.

— Неудобно! — шикнула Полина. — Неудобно перед кем?

Он резко поднялся, как вырос над ней серой тенью, молча шмыгнул в прихожую. Схватил куртку и обернулся через плечо, бросив:

— Я к отцу.

И ушёл. Хлопок двери звучал пощёчиной, нет, хуже, плевком в откровение. Полина рухнула обратно на стул, заменявший на кухне у Юрца табурет. Затихла, пыхтя и пытаясь справиться с эмоциями. В который раз захотелось покурить кальян, и память любезно подкинула пару кадров из отношений с Максом. Полина распахнула оба кухонных окна и уселась так, что рама оказалась у неё между ног. Высота тринадцатого этажа и величие залива действовали успокаивающе, а стопы, свисающие в пустоту, давали ложное чувство облегчения. Полина прижалась лбом к раме, думая, как же ей случилось так вляпаться.

…Это был прошлый Хэллоуин. Подружки из музшколы вытащили Полину потусить в ночной клуб, пока родители разъезжали на гастролях симфонического оркестра. Папа, в прошлом гобоист, а ныне дирижёр, часто брал с собой в помощь маму, как он говорил: «моего лучшего импрессарио», и Полина оказывалась предоставлена сама себе. Ей это нравилось, несмотря на накрывающие то и дело приступы тоски по Максу. Но на ночь можно было позвать Зину и Люсю — посмотреть фильмы или поиграть в имаджинариум. В том году Полина впервые в жизни пережила тотальное выгорание и отвращение к музыке. Родители ждали, что с её блестящими данными она поступит в училище следом за Максом, но Полина даже документы не подала. Вильнула рыжим хвостом и заявила, что хочет пожить для себя и посмотреть, что в мире интересного кроме классической музыки. Папа не стал ругаться. Он вообще отличался редкой понятливостью. А мама — как папа. Из своей любви к Максу Полина тайны не делала, и, что уж там, родители за неё переживали. А Полина — жила. По крайней мере — пыталась. Вот как в тот вечер, переходящий в ночь.

Они с девчонками отлично зажгли в образах сестёр-колдуний. Даже шли до метро со своим микро-оркестром — Зинка смогла уболтать Люсю прихватить скрипку, а Полину гобой, сама же стащила у брата-курсанта барабан. На Полине красовалась подаренная Зиной широкополая шляпа с колпаком и звездой и клетчатая накидка, а ещё ожерелье из тыкв-черепов. Девчонки разрядились примерно так же — в остроконечные шляпы и длинные чёрно-красные юбки. Сперва они маршировали по улице, радуясь и кто как мог играя народные плясовые, потом удивляли метро. Люди даже денег подкинули! С девчонками Полине и такое стыдно не было. Потом они сдали инструменты в гардероб клуба и ринулись отрываться. Полина пила коктейли и плясала под ритмичную музыку то с одним разряженным кавалером, то с другим. Её хватило часа на два. А потом она как-то резко сникла, загрустила, поняв, что ни один из них не Макс, и никто в целом свете не Макс. Что всё упущено, как и её карьера, и обратного пути нет, а гобой ей понадобится лишь для того, чтобы вот так играть в метро за деньги.

И тогда Полина тихонько ушла из клуба. В чём была — в шляпе, тёплой накидке и с гобоем в футляре — побрела через близлежащий Гибловский парк. Вроде про него витали какие-то дурные россказни, но Полине было плевать, пусть хоть смерть с косой шла бы за ней следом. Ей хотелось уединения настолько, что она бы предпочла умереть прямо тут, на месте, чтобы больше ничего не чувствовать — ни любви, ни ненависти — ничего. В парке, вопреки настроению Полины, царило веселье. Празднично разряженные люди смеялись между деревьями и жгли бенгальские огни. Полину чуть не сшибла торжественная процессия из двух парней и двух девчонок, спешащих куда-то. Вроде даже одна из них была сочно рыжей, как она, и с бейсбольной битой, только повыше… Чего не творится на Хэллоуин!

Но Полине было не до праздника. Она нашла в парке детскую площадку с большой круглой плетёной качелей и, забравшись на неё, принялась качаться. Потом достала гобой, нагрела трость под мышкой и продолжила, уже аккомпанируя себе. Шумели деревья, тревожимые порывами ветра, и сбрасывали последнюю листву. Тускло светили фонари, а Полина качалась и играла любимые отрывки из «Жизели». Она не знала, сколько прошло времени. Может быть, даже метро закрылось. Но уходить отсюда, спешить в тепло было незачем. Незачем идти туда, где тебя никто не ждёт. Незачем жить, если тот, кем ты живёшь, не живёт тобою.

Полина загребала ногами воздух, и ей казалось, что она летит. И всё равно, как глупо она сейчас выглядела — одна, в чужом парке, с гобоем! Оправдывала, так сказать, свою фамилию, и ладно!

Едва Полина подумала, что на неё некому смотреть, как поняла — она на площадке не одна. К турникам привалился человек в светло-сером плаще. Его дыхание вырывалось с тёплым паром и разбавляло осеннюю сырость. Полина сбавила темп, чтобы присмотреться к незнакомцу.

Высокий и темноволосый, он схватывал проницательным, зорким взглядом каждое движение Полины и внимал её игре. Его широкие плечи серебрились в свете фонаря, галстук был развязан и перекинут через шею, а руки болтались как тряпки. Да и сам он покачивался, словно плыл на волнах.

Пьян. Это настораживало. Полина остановила качелю и игру. Незнакомец прижал кулаки к груди, словно заходил в холодную воду, и чуть склонил голову набок.

— Классно играешь. Я заслушался.

— Спасибо. — Страх проехался по нервам Полины волоком. Одно дело — считать, что тебе плевать на собственную жизнь, а другое — встретить в ночном парке рослого и крепкого парня, от которого уж точно такая, как она, не спасётся!

— Я… Помешал?

— Нет. — Полина откинула за ухо рыжую прядь и поправила покривившуюся шляпу. И тут поняла, что в воздухе повис мелкий противный дождь. Сразу пришла мысль о сохранности гобоя. Полина быстро обтёрла его накидкой и, спрыгнув с качели, сложила в оставленный на скамейке футляр. Парень робко приблизился. Обмахнул несколько раз тонкое, небритое лицо ладонью, словно умывался.

— Тут небезопасно. Пьяных много.

Спасибо, Капитан Бухая Очевидность!

— Везде небезопасно. — Полина обхватила футляр, заслонившись им.

— И призраков.

— А ты не призрак?

Парень фыркнул и помотал головой. Улыбка у него, хоть и кривоватая, оказалась приятной и располагающей.

— Я Юрец. И опоздал на рейс. А ты кто и что тут делаешь?

— Живу. — Полина прикинула, что ей до дома в Петрово шлёпать не так и далеко.

— Прямо в парке? Бомжуешь? Или ты Аграфена?