Я тоже ухожу к себе. Посидеть бы сейчас в хорошей компании, да не хочется оставлять его одного: и все-таки я набираю Леле, но тот уже без сил и врубил «Нетфликс». Можно сгонять к Вальтеру; в итоге сдаюсь и перерываю стопку чудом сохранившихся дисков в поисках какого-нибудь фильма. Натыкаюсь на документалку о марокканских козах, что пасутся на аргановых деревьях. Семь-восемь козочек покачиваются себе на ветках, поедая сочные побеги: ни дать ни взять шары на елке, только живые. Запускаю, и минут через десять слышу, как открывается дверь в его комнату. Шляется туда-сюда, из кабинета в гостиную и обратно. Идет в ванную, оттуда в кабинет и опять в коридор, возвращается в спальню, но некоторое время спустя снова оказывается в коридоре. Спускается по лестнице, открывает и закрывает дверь, слышны шаги по дорожке, потом заводится «рено».

Я сую ноги в ботинки, хватаю ключи и бегу вниз. «Пятерка» уже в конце виа Маджеллано. Прыгаю в машину и еду в том же направлении, теряю его, а, нет, вот же он, свернул на виа Мареккьезе… И вдруг понимаю, что не выключил документалку: наверное, успели и до коз на аргановых деревьях добраться. Оставив Вилладжо-Адзурро справа, следую за «пятеркой», держась на некотором расстоянии. А ведь он устал, – жму на газ, – а ведь отдохнуть собирался. Набираю скорость, на сей раз отчаянно надеясь застать его с подружкой, с другом, увидеть его веселым, как прежде.

На виа ди Меццо «рено» жмется к обочине. Он вылезает из машины, входит в бар «Серджо» и, отстояв очередь в кассу, возвращается с пачкой сигарет в левой руке. Сегодня на нем рубашка апаш.

Он снова садится в машину и заводит мотор, на сей раз направляясь в сторону порта, где забитые пляжными ведерками магазинчики окончательно поглотили газетные киоски; потом параллельно набережной, мимо игротеки «Центральный парк» и отеля «Эмбасси», поравнявшись с которым вдруг ускоряется и гонит до самой площади на пересечении с виале Триполи, название которого в детстве казалось мне африканским.

Паркуюсь следом за ним возле церкви. Он выходит и, пройдя немного пешком, оказывается возле здания без окон, на которое мы много лет назад засматривались, газуя на своих скутерах: раньше там устраивали приходские ярмарки, а в начале 2000-х переделали под артхаусный кинотеатр. Сегодня афиш здесь нет, неоновая вывеска с названием «Атлантида» потухла. Он здоровается с дежурящей у дверей седовласой дамой, и, перекинувшись с ней парой фраз, входит внутрь.

Немного обождав, выхожу из машины. Из кинотеатра слышны музыка, усиленные микрофонами голоса. Седовласая дама делает шаг мне навстречу. Поздоровавшись, я интересуюсь, какое сегодня кино, а она сообщает, что начиная с июня кино не показывают, зал забронирован для участников мероприятия.

– И что это за мероприятие?

– Собрание Клуба железнодорожников.

Из подвала доносится музыка: фолк, или кантри, или что-то в том же роде, – голоса из колонок то умолкают, то звучат снова.

– Спасибо, – говорю я и иду прочь.

– А вы не железнодорожник? Может, бывший?

Качаю головой:

– Так, просто спросил. – И, попрощавшись, обхожу «Атлантиду» с тыла. Окошки здесь крохотные, темные, свет льется только из трех самых маленьких, на уровне асфальта. Оттуда и несется музыка: внизу большой зал, полный танцующих. У многих в руках шляпы. Ковбойские шляпы, это в Романье-то!

Куколка: момент перед крупной ставкой. Закрытая поза, кончики пальцев давят на фишки, мысли улетучиваются. Забываешь, кто ты.

Не помню, чтобы дома была ковбойская шляпа. Или была?

Может, у нее, а не у него? Это ведь она затащила его на танцпол, хотя со временем ему даже понравилось: черная, заправленная в брюки рубашка, блестящие туфли… Он обеспечивал ей каскe [14] , даже когда тот был не особенно нужен, и прыжок Ширеа [15] в качестве завершения танца. Я стыдился на них смотреть: привкус чувственности, смелые движения рук…

На обратном пути нарочно даю крюк, ищу по радио какую-нибудь песню, но в итоге просто выключаю. Разворачиваюсь, снова качу параллельно набережной, паркуюсь перед «Эмбасси»: раньше здесь была дискотека, теперь – ресторан. Чуть дальше – «Центральный парк», где нас, тогда безусых юнцов, ждал игровой зал: россыпь огоньков на экранах, заставки «Двойного дракона» и «Уличного бойца», лязганье касс.

Войдя, сразу меняю пятьдесят евро на монеты и топаю в зону игровых автоматов. Здесь все по-прежнему, не считая пинбола, что раньше стоял у входа, а теперь исчез.

Выигрываю двенадцать евро. Потом двадцать один. Потом проигрываю.

Выскакиваю на улицу и, сняв в банкомате еще полтинник, иду к кассе. Какая-то девушка меняет шесть евро на жетоны, автомат сплевывает их в лоток номер два. Мелодичное позвякивание. Ликующая трель. Целая куча радости. Я тоже хочу жетонов, заказываю сразу на двадцатку. Забираю сдачу и жду: позвякивания, трели, кучу радости – всего того, что раздается из механизма, отхаркивающего жетоны в лоток номер один. Сорок штук, плюс еще пять бесплатно. В одну руку не помешаются, подставляю вторую. Сгребаю их в горсть, сжимаю, чувствую, как они царапают мне ладонь, поскрипывают друг о друга, жгут кожу. Сыграть на них или нет: нет, не стоит, лучше просто подержать в руках, ощутив жар металла, выйти на улицу и по дороге к машине что есть силы сжимать кулаки, потом рассовать все по карманам. Набить их доверху.