— Валяй.

Я вздыхаю, делая большой глоток кофе. Я действительно, черт возьми, не хотел заводить этот разговор. Но должен это сделать.

— Ты можешь, пожалуйста, посмотреть на меня? — спросил я.

— Я слышу тебя отсюда.

— Мам, — рявкнул я немного резче, чем намеревался.

Но, по крайней мере, это сработало.

Хотя, черт возьми, проклинал себя за это выражение на ее лице. То самое, когда она ходила на цыпочках вокруг моего отца.

— Что ты сказала Фионе прошлым вечером, когда меня здесь не было? — потребовал я. Понимал, что она рассказала ей не все, потому что Фиона не относилась и не смотрела на меня по-другому.

Без жалости.

Время от времени ловил на себе такой взгляд Норы. Роуэн рассказал ей. Я хотел разозлиться на своего лучшего друга за это. Но она была его женой. Они жили одной жизнью. Это то, что ты делаешь с человеком, с которым находишься в браке. Делишься секретами.

— Ох, мы говорили о новом диване. Затем немного о пекарне, в которой она работает. Мне не терпится попробовать круассаны.

Мама говорила быстро, и в ее глазах светился огонек. Она легко возбуждалась и становилась счастливой. Ничто не выводило ее из себя надолго.

Я сжал кулаки.

— Ты… — я сделал глубокий вдох. — Она не знает. О… том, что было раньше.

Выражение ее лица сразу же посерьезнело. Вся легкость покинула ее. Соскользнула с лица, как маска. Она выглядела постаревшей, полной печали.

Это терзало меня изнутри.

Особенно учитывая, что прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз видел боль в ее глазах. После случившегося, я перестал обращать на это внимание. Должен был это сделать, чтобы выжить.

Если бы стоял, мамино горе, возможно, заставило бы меня отступить на шаг назад.

— Не хочу, чтобы она знала, — твердо говорю я. — Знаю, что ты собираешься проводить с ней много времени и о многом говорить, но я не хочу, чтобы ты говорила об… этом.

Она уставилась на меня остекленевшими глазами, затем кивнула.

— Хорошо, милый, — мягко отвечает она. — Конечно, я ничего не скажу.

— Спасибо, — сказал я, не испытывая облегчения, потому что знал свою мать.

— Понимаю, что ты хочешь начать все сначала, — сказала она, глядя на океан позади меня. — И это замечательный город для этой возможности. Конечно, я хочу, чтобы ты был дома. Я этого не понимала, — она машет рукой в сторону окна. — По крайней мере, до вчерашнего вечера. Пока не встретила Фиону, — она печально улыбается. — Но, если оставить их позади, это не притупит боль. И если вы начнете свой новый брак с секретов, это только навредит.

Я стискиваю зубы. Разговоры, подобные этому, похожи на гребаные лезвия бритвы у меня внутри. Годами я имел дело с этим дерьмом. С мамой, всей моей семьей, которые мягко говорят, пытаются сказать мне, что я должен чувствовать, что должен сделать, чтобы все было хорошо.

Это чертовски утомительно и приводит в бешенство.

Единственный способ выжить — это убраться к черту подальше от них всех.

— Мама, они мертвы и похоронены. Я хочу, чтобы они такими и оставались.

Моя мать вздрогнула.

— Они были частью тебя, — сказала она тихим, печальным голосом. — Та часть тебя, которая заслуживает немного света, милый. Когда будешь готов, — она подняла руки в знак поражения и вернулась к блинчикам.

К счастью, она не стала настаивать.

И, к счастью, остальная часть ее визита прошла без происшествий.

Ну, они с Фионой изменили чуть ли не весь коттедж и хихикали вместе, как старые подруги.

Потом был ужин с Норой и Роуэном, от которого мою маму невозможно было отговорить, потому что, очевидно, мать Роуэна рассказала ей все о Норе.

Мама осталась почти на неделю.

Почти неделю я спал в одной постели с Фионой.

Я держал себя и свой член подальше от нее, уверен, эта девушка не дает пустых угроз, и я был довольно привязан к своим яйцам, какими бы синими они не стали после этой недели.

Это было особенно тяжело, поскольку Фиона после вина спала крепко. И когда она крепко спала… обнимала меня.

Фиона, которая плевалась огнем и ругалась, как дальнобойщик, любила обниматься во сне. Она прижималась ко мне, как кошка, даже когда я осторожно пытался оттолкнуть ее. Она снова двигалась. Я перестал пытаться бороться с этим, хотя и не любитель обнимашек.

Никогда не был.

Не любил, когда кто-то прикасался ко мне во сне.

Даже моя покойная жена.

Она расстраивалась из-за этого.

Я понимал, почему, и изо всех сил старался, стиснув зубы.

Мне не нужно было стискивать зубы из-за этого с Фионой. И я корил себя всю гребаную ночь.

Пришел к выводу, что это не потому, что Фиона отличалась от… нее. А я стал другим.

В худшем смысле, конечно.

Итак, я спал с Фионой в объятиях, просыпался раньше нее — как всегда делал — шел в душ и дрочил при мысли о том, чтобы трахнуть ее в ту же секунду, как она откроет глаза.