В эти дни у меня часто был стояк. Всякий раз, когда мама была рядом, я проявлял обязанности мужа. Она следила, как ястреб.

Фиона бросала на меня свирепые взгляды и проклятия по поводу моих нежностей всякий раз, когда могла, но она тоже подыгрывала.

Мама не упоминала о моем отце, а я не спрашивал о нем.

Фиона, вероятно, уловила это и тоже не задавала вопросов.

Они стали близкими подругами, и мама поговаривала о том, чтобы снова приехать в Юпитер через несколько месяцев.

Единственным неловким моментом был последний вечер, когда мама попыталась упомянуть о моем возвращении домой.

— Мой дом здесь, — сказал я, глядя на свою тарелку с едой.

— Конечно, сейчас твой дом здесь, но дом, который у тебя всегда будет, это…

— Мой дом здесь, — повторил я, на этот раз громче, хлопнув ладонью по столу с такой силой, что стаканы закачались.

Мама подскочила и немного побледнела, но осторожно пригубила вино.

— Конечно, это так, милый, — успокоилась она, поскольку была экспертом в этом деле.

Фиона тоже это заметила. Было трудно этого не сделать. И она не задавала вопросов.

Что неслыханно для женщины. По крайней мере, по моему опыту. Если вы им нравились, у них возникали вопросы. О симпатиях и антипатиях, о прошлом и планах на будущее.

Но опять же, я не нравился Фионе, о чем она так любила напоминать, когда мы оставались наедине.

Но все же она тянулась ко мне во сне.

Фиона

Мне нужно потрахаться.

Очень нужно.

В промежутке между визитом матери Кипа, вынужденной близостью, дележом кровати и ванной, а также созерцанием его впечатляющего пресса и пояса Адониса я хотела трахнуться.

Вибратор уже не удовлетворял.

Тем более что теперь, когда мастурбирую, я вижу именно Кипа. И что еще хуже, представляю себе не пресс и не пояс Адониса. Я думаю о нем, грязном, только что с работы, с растрепанными волосами, руками, испачканными тем, с чем он работал.

Часто ловлю себя на том, что пристально смотрю на них. На руки. В течение всего дня. Даже утром, когда я как зомби и не могу понять ничего, кроме основных форм и цветов, заворожена его гребаными руками, наливающими кофе.

Это плохо. Я чувствую себя тринадцатилетним мальчиком, думающим о сексе каждую минуту.

Нездорово.

Поэтому надеваю обтягивающее платье, туфли на каблуках и крашу губы помадой и в субботу вечером еду в соседний город в местный бар.

Я собираюсь на охоту.

Мне не требуется много времени, чтобы поймать одного.

Он… нормальный, наверное. Приятное лицо, обтягивающая футболка, белые зубы, хорошие волосы и неплохие мускулы. Он назвал меня «мэм», пытаясь быть милым, но это немного оскорбительно и так чертовски… по-американски.

Кип американец. Даже больше, чем этот. Черт, разве он не гребаный Джи ай Джо8 в другой жизни?

Так что меня беспокоит не то, что он американец.

Может быть, дело в квадратной, но чисто выбритой челюсти. Или в зубах. Или в идеально уложенных волосах.

Да, он какой-то не такой, сама не понимаю, почему. Или не хочу понимать.

Он не Кип.

И поэтому я еще больше заигрываю с ним, чтобы отогнать свои опасные мысли.

Член другого мужчины внутри меня должен излечить от этого странного увлечения.

— Можно мне еще? — спрашиваю я бармена.

Член другого мужчины и еще одна выпивка.

— Я говорил, как сильно мне нравится твой акцент? — Трент — Трой? — спрашивает с усмешкой, наклоняясь вперед, кладя руку на мое обнаженное бедро.

— Да, ты уже говорил мне это, — сообщаю ему. — Это действительно оригинальный комплимент. И это правда про меня, — я подмигиваю ему, и он усмехается, хотя выглядит растерянным, не зная, следует ли обижаться.

— А если я скажу, что ты хорошо целуешься? Это будет правдой о тебе? — спрашивает он, наклоняясь ближе.

Я улыбаюсь, жалея, что не выпила еще текилы.

— Но ты не знаешь, хорошо ли я целуюсь, — мурлычу.

— Узнаю примерно через пять секунд, — говорит он.

Да, вот оно что.