Наконец, он подошёл. Трактирщик остановил на мне большие маслянистые глаза, едва заметно наклонив голову в приветствии.

— Слушаю.

— Я разыскиваю одного человека. Его имя Милош. Кажется, у него есть ещё какая-то странная кличка. Вроде Древоступ.

— Это не кличка, а фамилия, — холодно заметил трактирщик.

— Прекрасно, значит, ты его знаешь.

— Отнюдь. Мы с ним не знакомы. Так… слышал тут пару раз. Заходит со своими ребятами выпить.

— А как ведут себя? Не безобразничают?

Трактирщик помолчал, подчёркнуто нагло отвлекаясь от нашего разговора. Найдя взглядом в зале одну из своих официанток, он жестом указал ей на стол, из-за которого как раз поднималась большая компания.

— У меня никто не безобразничает. А вам какой резон спрашивать? Чай не из городовых?

— Да нет, конечно, — ответил я, деланно хохотнув.

— А то я-то не догадался, — хмуро буркнул мужчина.

— Как мне его найти? — продолжил я, игнорируя вызывающий тон трактирщика.

— Ну когда-то он сюда придёт.

— Можешь передать ему записку? Я хочу нанять его людей. Строго говоря, они уже были наняты, но кое-что переигралось.

Трактирщик нырнул под стойку, а затем выудил оттуда засаленный обрывок бумаги, чернильницу и жутко замаранное и растрёпанное перо. Моё послание было лаконично и кратко: «Милош, договор об охране в силе. Жду твоих людей. Антони В.». Отдав записку, я приложил к ней две монеты. Трактирщик в мгновение ока смахнул их в ладонь, со значением мне кивнув. На этом можно было бы и откланяться, но мне захотелось немного послушать сплетни. Нет лучше источника информации, чем трактир. Пьющий человек охоч до историй и последних новостей, готов их как внимать, так и рассказывать.

Найдя местечко на одной из лавок за наиболее шумным столом, я уселся и дождавшись официантку, заказал выпить. Вскоре передо мной поставили пузатый жбан с элем и кусок подсохшего сыра. Я пригубил, смакуя вкус.

«В целом не дурно, хотя до вина из погреба Веленских этой кислятине далеко».

— Кадынку то продали, — еле шевеля языком и поикивая, бормотал один тип. — Удерживали, удерживали, етить твою! А теперь враз и русакам, едрёна кочерыжка. Будто ничего поскромнее не могли выменять.

— Зато Смоленина за нами, — возражал ему собутыльник. — А там народ-то знаешь какой?

— Какой?

— А такой, что еже ли опять какая заварушка начнётся, хер бы мы эту Смоленину сами когда взяли! А так уже в кармане, ставь гарнизон, да всех пинками под замок.

— Ага, а они им ночью вжык, и почикают твой гарнизон!

— Да кого ты слушаешь? — вмешался третий. — Этот только брехать и может. Смоленину нам отдали, потому, что стены на ладан дышат и кремль ушатан. Ихний князь нашего по деньгам, выходит, что кинул! Кадынка-то только отстроена!

— Ой, нужны кому твои стены, крыса ты, тыловая, — пробасил ещё один мужик, здоровенный как медведь, в истёртом солдатском мундире. — Ща така война, что мортиры енти стены по кирпичику разберут за полдня.

— А хрена лысого! Корвник разобрали? А? Нет, ты скажи мне, — пьяно возмутился первый.

Я не стал слушать дальше, переключившись на другой диалог.

— Говорят, опять господа уважаемые режуть друг друженьку, — заговорщически улыбаясь, говорил мужичонка, посасывая из кружки.

— Опять кого-то подстрелили?

— Да тут не то, что опять, а что ни день. За полгода восемнадцать домов спалили.

— А то сами дома не горят, только, значится, дворяне их жгут? — загоготал собеседник.

— Сами не сами, а некоторые из выживших слуг, болтают разное.

— Например.

— Вон, видишь сидит, хмырь, такой сладенький.

— Ну.

— Вот он болтал, что за его господином пришла сама смерть.

— Че?

— Короче. Пьёт он давно, видать деньжат за время службы успел подшибить знатно. Но болтает редко. Как-то раз, он надрался до состояния «на допросе». Сидел и сам себе бурчал под нос.

— Пускай, наговорил с пьяну, с кем не бывало?

— Ну, коли тебе не интересно… — пожал плечами мужик.

— Да ладно-ладно, не дуйся! — примирительно подмигивая проговорил собутыльник. — Че говорил то?

— А говорил он интересное! — тотчас оживившись продолжил первый. — Смерть, грит. Смерть с белым лицом. Я по началу думал, у него кукушка того, ну, запела. А он нет, вдруг выпрямился, на меня глянул через стол, и как сектант какой-то зашипел: Радзиковского не пожар забрал, а сама смерть! Какого Радзиковского, дружище, грю. Моего, грит, Радзиковского, господина тобишь покойного. Я, грит, спал, тут он. Лицо белое и жуткое. Смотрит, будто из самой преисподней. И глаза такие — написано в них, убивать вас пришёл. Я, грит, не жив, не мёртв, делал всё, чё он велел.