Не успел он договорить, как получил звонкую оплеуху.

— Я — шлюха? Ты что, меня с кем поймал? Я тебе покажу «шлюха»… — Мария Ильинична вдруг выхватила у ошеломленного конюха вилы и замахнулась ими.

Конюх закричал с перепугу, повернулся к ней спиной и побежал. Мария Ильинична бросилась за ним вслед. Догнала, стукнула по широкой спине кулаком и, вспомнив вдруг школьные годы, подставила конюху ногу. Нелепо взмахнув руками, тот растянулся на земле и закрыл голову руками.

Но гнев Марии Ильиничны вдруг иссяк. Она вся дрожала и чувствовала, как усталость свинцом наливает ее тело.

— Вставай! — глухо сказала она. — Ну, чего лежишь-то?

Конюх несмело поднял серое от страха лицо. Заметив, что в руках у Марии Ильиничны не было вил, он поднялся. Но губы у него еще прыгали. Он смотрел на нее недоверчиво, удивленно; было в этом взгляде и что-то жалкое, заискивающее.

— Ну? Где же все-таки отец Василий? — строго спросила Мария Ильинична.

— В городе, матушка.

— Какая я тебе матушка. Зовут меня Марией Ильиничной. А тебя как?

— Егор. Егор Кузьмич.

— Когда батюшка в город уехал?

— Позавчера, кажись… — неуверенно ответил Егор Кузьмич. — На другой день, как приезжали к нему.

Мария Ильинична уже не могла стоять. Она пошатнулась. Конюх встревоженно глянул ка нее и вдруг бросился к кадке с водой. Торопливо зачерпнул ковш, поднес Марии Ильиничне и сказал жалостливо:

— Испей-ка водицы, Марья. С лица вся сошла. Пей, пей, не съем…

Мария Ильинична услышала, как стучат зубы о край ковша. Но глоток воды освежил ее. Она опрокинула ковш, плеснула воду в лицо и подняла голову, чувствуя, как приятно щекочущие капли воды катятся по разгоряченному телу.

— Ну вот. Опамятовалась баба. — Егор Кузьмич широко улыбнулся. — Испужала ты меня до смерти, Марья.

— Так тебе и надо. Если женщина, так можно что захочешь сказать?

— Ну ладно, ладно! — примирительно забормотал конюх. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Все же видим, крутится какая-то вокруг батюшки. Мало ли приходилось их видеть…

Мария Ильинична насторожилась.

— У кого? У батюшки?

Но конюх не ответил.

— Ладно, Егор. Погорячились оба. Не серчай.

Конюх поднял на нее повеселевший взгляд, кивнул.

Расстались они без обиды друг на друга.

«Зачем он уехал в город? — с недоумением думала Мария Ильинична. — Мне даже слова не сказал. Наутро же уехал, когда я спала».

Было приятно, что он ей так доверяет. Оставил на нее дом, а она даже не закрыла, когда убегала встревоженная. Но кто сегодня-то закрыл? Должно быть, за ним кто-то ухаживает. Да и как он один управится с таким домом? Ясно, кто-то есть.

А намек Егора?

Вечером на имя Марии Ильиничны пришла телеграмма:

«Артель разыскал. Заказ сделал. Веду закупки. В. Г.»

Она долго гадала, что за артель, какой заказ и какие это закупки? И вдруг вспомнила: дом. Ей же дом обещал отец Василий. Выходит, не обманул.

Славно-то как!

Проханов возвратился в Петровск только на пятые сутки.

Вечером того же дня произошло объяснение. Бледная, с ввалившимися глазами, Мария Ильинична, как всегда, явилась к нему на дом.

Проханов бросился к ней навстречу и крепко обнял ее. Было такое впечатление, что он по-настоящему счастлив, встретив ее. И это смутило, обескуражило Марию Ильиничну, — она явилась сюда для решительного объяснения.

А он, непривычно возбужденный, бегал по дому, бестолково суетился, брался то за одно, то за другое и вообще вел себя совсем по-мальчишески. Накупил ей в городе подарков и все их тут же выложил. Отрез на платье, отрез на костюм, несколько пар капроновых чулок и даже модные туфли.

— Все тебе, Марьюшка. Только… Уж не знаю, право, годятся ли туфли. На глазок брал.

— Подождите-ка. Мне не до подарков, — строго сказала Мария Ильинична. — У вас сохранилась копия статьи?

Проханов остановился посреди комнаты. Он напомнил ей вдруг конюха Егора, когда тот только что поднялся с земли. Глаза его смотрели на нее растерянно и подозрительно. Но губы отца Василия улыбались.

— Марьюшка! Ты, никак, встревожена? Что случилось?

— Случилось одно. Я никак не думала, что вы воспользуетесь моим опьянением и заставите подписывать статью не читая.

— Голуба моя, ты ли это? Ты сама сказала, что доверяешь мне. И я был уверен: вера твоя безраздельна. Ты же мне стала больше, чем дочь. За что? Почему так?

— За эту проклятую статью меня могут в тюрьму посадить, — губы у Марии Ильиничны задрожали.

Отец Василий расхохотался.

— Ох, уморила! Надо же такое сказать! «В тюрьму». Нужно, драгоценная моя, Конституцию знать. Запомни: в СССР — свобода печати. Свобода! Ты что думаешь, закон — это шутки? Ты плохо, очень плохо, Марьюшка, законы и свои права знаешь. Можешь свободно писать не только в газету, но и в Совет Министров. Куда хочешь. И можешь быть уверена — тебе обязательно ответят. С тобой будут спорить, доказывать, убеждать, но уж никак не перешлют в милицию или к прокурору для ареста. Было время, нарушались законы при Сталине. Сейчас новая линия, а вот Марьюшка старым живет. — Он подсел к Марии Ильиничне, ласково похлопал ее по руке. — Горячая ты, душа моя. Нервишки у тебя никудышные. Чем-то бога прогневила, мало чтишь его, мало времени уделяешь спасению своей души. Только я вымолил у всевышнего тебе здоровья, все гладко пошло, поправляться начала — и вдруг опять помертвела. Что с тобой творится, душа моя? Ну-ка выкладывай. Нет на мне облачения, но властью, данной мне от бога, заклинаю тебя, дочь моя, освободи душу от тягот и мрака. Покайся, и бог простит.