Но он не заметил иронии.

— А что? Можем и в театр. Куда захочешь, туда и пойдем. — Его глаза молодо блестели. — Ты не думай. Поп — не монах, он и веселиться умеет, ежели есть к тому тяготение. Но чтоб — шито-крыто, чтоб, как говорится, комар носа не подточил.

Мария Ильинична устало взмахнула рукой.

— Ах, оставьте, Василий Григорьич. Уж какой там театр. На душе кошки скребут, а я по театрам разъезжать стану. — И вдруг ни с того ни с сего ей пришла в голову мысль: «На работу бы мне, на завод».

— Не хочешь? — удивился Проханов. — Тогда вот что. Пойдем, душа моя, ко мне. Уж прости меня, грешного. Живу по-холостяцки, сама знаешь. Ходила ко мне одна, убирала, теперь в деревню уехала. Хотя бы пыль маленько стереть.

Он осторожно оглянулся, взял ее за локоть и почему-то шепотом сказал:

— А там, голуба моя, — он кивнул головой куда-то назад, — фундамент заложили. Письмо от старшего артельщика получил. — Проханов, хитро улыбаясь, подмигнул. — Пишет, обмыть надо фундамент, а то держаться не станет.

Улыбнулась и Мария Ильинична, сама не зная чему.

— Хитрюга этот старшой. Ну, да ладно. Послал им тысчонку, пусть обмоют, не станем нарушать традиций. Правильно, Марьюшка?

— Не знаю. Наверное, правильно.

— Вот и я говорю, — охотно поддакнул Проханов и снова пришел в веселое расположение духа. — А может, и нам следует обмыть, а? День субботний…

Она пожала плечами. Ей было все равно.

— Эх, была не была. Прибавим шагу, Марьюшка. Уж и закатим мы пир горой, а?

Мария Ильинична не ответила.

Пир оказался обычной попойкой, но гнетущее состояние Марии Ильиничны прошло. На этот раз Проханов угостил ее чудесным вином со смешным названием Твиши. Легонькое, с едва уловимой кислинкой и примерно с той же дозой шипучести. Вино-то, пожалуй, и привело Марию Ильиничну в хорошее настроение. А когда на душе стало легко — настроение у нее падало и поднималось мгновенно, и, кажется, от совершенного пустяка она вдруг весело подумала:

«А чего это я раскисла? Моя судьба в моих руках. Как будто на завод не могу вернуться… Не так уж я плохо работала, чтоб от меня отказались…»

Ей стало весело и необыкновенно легко. Даже Проханов в эту минуту казался симпатичным. В этот вечер у него очень молодо блестели глаза. Правда, этот блеск порой внушал ей тревогу, но тревога длилась секунды. Проханов острил, балагурил.

Пир удался на славу. Но тут Мария Ильинична вспомнила:

— Василий Григорьич, а как же пыль? Дармовые руки пропадают. — Она подняла руки и рассмеялась. — За такое угощение надо отработать.

Проханов хотел превратить эту затею в шутку. Но не тут-то было.

— Нет уж, дорогой повелитель, — с легкой насмешкой возразила она. — Сами просили помочь… Я разнорабочая. Для меня не страшно пальчики замарать. Давайте тряпку и веник.

— Помилуй, Марьюшка! — взмолился Проханов. —

Какая уж нынче уборка? Почти полночь. А потом — не так уж пыльно. Я ведь, признаться, схитрил малость.

— Ничего не знаю, — весело запротестовала она. — Веник, веник. Давайте веник.

Глаза ее блестели, на запавших щеках появился румянец. Она решительно сбросила светлый жакет и швырнула его на спинку стула. Ее легкая полупрозрачная кофточка с большим вырезом на груди подчеркивала не очень высокий бюст, и короткая юбка обнажала несколько тонковатые, но не лишенные красоты ноги.

Она была вся в порыве. А для таких, как Мария Ильинична, порыв — вторая жизнь; в порыве она может подарить минуты, которые могут стать самыми счастливыми в жизни, в порыве все такие люди, как она, могут и причинить большое горе.

— Ничего ты, дорогая Марьюшка, не сделаешь веником. У меня другой веник имеется. — Проханов повернулся и вышел в библиотеку. Через минуту он возвратился с пылесосом в руках. На блестящей голубой поверхности празднично мерцали искорки света.

— Вот тебе веник, Марьюшка.

Мария Ильинична непроизвольно произнесла: «О-о-о!» — и нерешительно взяла в руки пылесос, не зная, как с ним обращаться.

— С ним легко ладить, — пришел на помощь хозяин. — Включил — и води себе рожком. Я потом покажу. Давай сначала раскатаем ковер.

Мария Ильинична поставила пылесос на пол.

Работать так работать!

Ковер оказался тяжелым, и не так-то просто было с ним справиться.

Отец Василий суетился вокруг нее, старался помочь, но не столько помогал, сколько мешал.