Шрифт:
«…Церковники любят петь «Литургию» Чайковского. Но послушайте, как клеймят и уговаривают они тех же верующих «не разменивать бога на греховные утехи мира сего». Что будет, если христиане расскажут о любви своей к оперным спектаклям «Евгений Онегин», «Орлеанская дева», «Иоланта» и еще более — если признаются, что любят балет «Лебединое озеро»?
О, тут их обвинят и в грехе разжигания похоти, и всех других грехах. Мне, право же, не совсем удобно приводить факты вам, женщине, на что способны «святые отцы», проповедующие о греховности страстей человеческих, и что творят они под покровом ночи, при закрытых ставнях или плотно занавешенных окнах…»
Мария Ильинична почувствовала, что краска стыда заливает ее лицо. Перед ее глазами во всех подробностях встала картина двух последних ночей, проведенных в доме Проханова. Она закрыла лицо руками и, застонав, долго сидела так, стараясь унять волнение. Чтобы не расплакаться, она вскочила, зачерпнула из ведра холодной воды, умылась, и ей стало лучше, она снова уселась за стол и продолжала читать.
«…И эту мерзость вы противопоставляете красоте жизни человеческой, красоте творчества человеческого? Как могли вы так оболгать жизнь, да и науку тоже?!
Вы ее обвиняете в изобретении бомбы, но вы забываете, что первые атомные бомбы приказал сбросить «на головы беззащитных людей Японии христианнейший президент США Гарри Трумэн; что в недавней войне, которая поглотила и вашего мужа, первые ракеты дальнего действия, известные ФАУ, начали сбрасывать на головы верующих английских матерей и их детей гитлеровцы— фашисты, возглавившие «крестовый поход» против «безбожного коммунизма». Вы понимаете, что все это означает? Оружие, крест, бомба… Все сливается.
Вы ссылаетесь на великого хирурга Пирогова. Но знаете ли вы, что в своих автобиографических записках он объявил себя решительным противником церкви? Он рассказывает, как семинарист-репетитор раскрыл ему глаза на гнилость церковного православия, и признается, что дурной и грязный семинарский анекдот навсегда встал между ним и церковью.
Вы даже ссылаетесь на Ушинского. Но я убежден, что вы, тов. Разуваева, не читали строк, которые он написал в последние годы своей жизни. Он признал, что «всякая фактическая наука — а другой науки мы не знаем — стоит вне всякой религии, ибо опирается на факты, а не на верования», и потребовал отмежевания школы от церкви.
Но ежели вы знали об этих словах выдающегося педагога, то нет слов, чтобы выразить возмущение. В таком случае вы действуете в духе «святых отцов», которые способны смотреть вам в глаза и бессовестно лгать.
В заключение этого письма к вам хочется спросить вас, Мария Ильинична Разуваева: куда вы нас зовете? Какое «разумное, доброе, вечное» вы нам предлагаете? Потерявшийся вы человек!
Вспомните евангелия, которые вы теперь сочли идеалом мудрости. Есть там восточная народная поговорка: «Может ли слепой водить слепого? Не оба ли упадут в яму!» (От Луки, 6, 39). А вы, ослепленная сначала личным горем, потом религией, в которой захлебнулись, топя свое горе, предлагаете себя в проповедники.
Как больно за вас, еще одну жертву дурмана веры христовой, тов. Разуваева! Найдете ли вы обратный путь, когда правда постучится в ваше сердце, как постучалась она в мое? Услышите ли вы этот стук? Очень и очень хочется, чтобы вы его услышали».
Мария Ильинична резко откинулась на спинку стула, задумалась. Сидела долго. Думала, вспоминала, сопоставляла факты из собственной жизни…
— Потерявшийся ты человек! — повторила она. — И сказать нечего, чтоб оправдаться.
Не раздеваясь, Мария Ильинична легла в кровать, хотя вечер только начинался, и спокойно проспала-до утра. Даже ни одного сна не увидела.
Глава 9
Что это?
Мария Ильинична проснулась рано. Утро выдалось на редкость радостное. Солнце только что взошло. Сентябрь. Начиналась осень, но осени как-то и не чувствовалось, хотя почти неделю шли дожди. Дожди эти в такую пору, кажется, всегда снижают температуру, а на этот раз они были какие-то парные. Позавчера разразилась гроза. Так бы и выскочила на улицу босиком.
В это сверкающее утро Мария Ильинична почувствовала себя здоровой. К ощущению здоровья прибавилось еще и чувство облегчения. Не сразу она поняла, откуда оно, это ощущение. Вспомнила об этом, когда начала плескаться под умывальником.
«Ответ профессора…»
Ну, конечно, ответ. Он многое сказал Марии Ильиничне. Значит, она была совершенно права, сомневаясь в достоверности библии. О том же говорит и профессор. А он не просто верующий, а ученый. Он двадцать пять лет изучал священное писание. Если уж она, Мария Ильинична, уловила противоречия, потратив на изучение евангелий каких-нибудь три-четыре месяца, то сколько можно увидеть за двадцать пять лет?
Теперь ясно, зачем тогда приезжал епископ со своей свитой и представителем патриархии. Это они сочиняли письмо; отцу же Василию было, наверное, поручено окрутить ее и заставить подписать его. Ловко он все обставил.