Седой замолчал, добивая сигарету резкими длинными затяжками. Выщелкнул далеко вниз, проследив, как окурок ударился о крышу подъезда, брызнув колючими искрами.

– Потом мы с батюшкой разговорились. Он все расспрашивал про тот бой, где этого парня зацепило. Оказывается, пацан у него сызмальства в храме окормлялся. То-то я все удивлялся: теперешние москвичи в основном от армии косят вовсю, а этот не только не бегал от военкомата, но и в спецроту сам напросился. И, когда в Чечню нас отправляли, ему сам ротный предложил остаться: как-никак единственный сын у матери… Так нет, аж обиделся: дескать, ребята на войну полетят, а я тут буду в наряде прохлаждаться? Нет уж! Мы тогда все с него обалдели, а ротный парня так и прозвал – Уникум. Только в последний день, когда он уже душу Богу отдавал, понятно все стало – он, оказывается, наш, православный…

– А что, разве у верующих положено в армии служить? – скрывая усмешку, поинтересовался Иван.

– А что, нет, что ли?

– Ну, насчет мусульман там или буддистов не скажу, а у христиан точно нельзя. Ни оружия в руки брать, ни государству служить, поскольку все правительства – от дьявола!

– Это откуда ты эту бредятину взял? – в свою очередь вытаращился на него крестный.

– Так у нас, в Лите, в общаге один такой религиозный жил. Все звал Библию изучать, типа, приобщаться к истинному христианству. И журналы разные подсовывал, где про это все говорилось. Я как-то от нечего делать полистал, так там вроде специально древние письмена исследовали и выяснили, что Христа оказывается, не на кресте распяли, а к столбу прибили. Просто на древнееврейском слово «столб» звучало как «крест».

– Этот твой придурок никакой не христианин, а иеговист! – Игнатов приглушенно выругался. – Сектант, короче. Ты, брат, держался бы от таких подальше!

– Да я с ним и не связывался, нужен он мне!

– А журнальчики да книжонки его все-таки почитывал! И ереси оттуда поднабрался!

– Не набирался я ничего, просто запомнилась эта лабуда…

– Вот именно что лабуда! Верно говорят: чем меньше мозг, тем больше дури туда вмещается… Ты, видно, совсем забыл, как мы с тобой в деревне Евангелие читали и что там написано было. И проповеди батюшкины тоже позабыл.

– Есть такое дело, – нарочито виновато согласился Шах и, желая соскользнуть с неприятной темы, спросил вроде как с интересом: – Ты, кстати, так и не дорассказал про свой храм…

– А чего там дорассказывать… Когда того парнишку хоронили, отпевали в той самой церкви, в Свирелино. Маленькая такая церквушка, сельская, меньше нашей в Войновке. Я как зашел туда, так сразу такую благодать ощутил!.. А еще там народ оказался – не то что в городских храмах… Короче, там, у отца Александра, все друг друга знают, весь приход как одна семья. Все, кто в то утро на заупокойной был, молились за нашего бойца, как за родного. А потом сами в трапезной поминальный стол накрыли и нас приветили, будто мы им самые близкие люди. А на прощание батюшка пригласил нас, если будет время и желание, приезжать к ним в храм. Ну, в следующий выходной я и приехал. И остался там по сей день. И, как видишь, семью там обрел.

– Кстати, а что это с твоим тестем? – чуть помолчав, поинтересовался Иван. – Вид у него какой-то нездоровый…

– Рак, – вздохнул Пашка. – Когда у него эту гадость обнаружили, врачи сказали, что от силы год-полтора проживет, а он уж пятый год держится.

– Как это так? Опухоль, что ли, рассосалась?

– Не рассосалась, конечно. Просто прогрессировать перестала, вроде как затаилась. Батюшка наш за него молится. Наверно, по его молитвам и отступила костлявая…

– Крутой у вас, видно, батюшка, – изумленно протянул Иван. – Я тоже слышал, что некоторые попы и людей излечивали, и даже сумасшедшие нормальными становились…

– Не попы, а Господь Бог по их молитвам, – сердито поправил его Игнатов. Очевидно, развязное выражение «попы» сильно задело его. – А батюшка у нас и вправду, как ты говоришь, крутой. Кстати, если хочешь, поехали с нами завтра на литургию, заодно и познакомишься с ним.

– Можно, – согласился Шаховцев.

…Но назавтра попасть в храм не получилось. За ужином, пытаясь не отставать от крестного, он умудрился перебрать водки, да так, что уснул прямо за столом, и Пашка буквально отволок его спать. Утром, терзаясь похмельной сухостью во рту, он слышал сквозь мутную полудрему, как Кропочевы-Игнатовы собирались в церковь, и Любовь Петровна наказывала дочерям оставить банку с рассолом на кухне, чтобы гость мог прийти в себя. А Иван, лежа в кровати, ощутил жгучий стыд перед восприемником и его домашними.

Но когда к часу Пашкино семейство вернулось из церкви, никто из них даже косо не посмотрел в сторону Шаховцева, а, наоборот, быстренько накормив гостя обедом, женщины бросились стряпать, чтобы собрать ему с собой еды. Любовь Петровна принялась месить тесто для пирогов, а Вера с Катей взялись вертеть фарш для котлет. Даже девятилетняя Даша – и та усердно разминала в молоке мякиши белого хлеба и старательно чистила лук, пока у нее не покраснели не только глаза, но и все лицо и она не начала часто хлюпать носом, словно в одночасье загрипповала.

– Это что, все мне?! – удивился Иван, когда ему на прощание вручили два огромных пакета с гостинцами.

– Конечно, – ответила Любовь Петровна.

– Да я ж столько не съем!

– Так не тебе одному. Поделишься с другими у себя в роте. Они, поди, тоже по домашней пище истосковались.

…В роте, куда он явился с двумя здоровенными сумками еды, пацаны аж ахнули от изумления. А в довершение всего старшина позволил после ужина до отбоя устроить личному составу чаепитие и даже сам пожертвовал из своей заначки пару коробок «Липтона».