Спрашивают жандармы, почему листы чистые и что на них портной пишет. Прибауточник отвечает, мол, и сейчас листы исписаны, да прочтет их только тот, у чьей совести глаза чистые. На вопрос, где прячет он литовские газеты и не передает ли случайно для них новостей, хитрец отвечает, что знает он такую газету, только никто ее не печатает, не на бумаге она выходит — разносят ее своими языками богомолки и ни копейки за это не берут. А новости для той газеты собирает урядник.

Плетутся жандармы ни с чем, грозно советуют портному не попадаться им.

Живет Кризас в маленьком домике, унаследованном от матери, веселит людей, наряжает и украшает их, тайком просвещает литовской книжкой, полученной из Пруссии. Учатся у Кризаса двое ребят. Один — Матаушас, сынок многодетного бедняка Шяшкутиса; Матаушас каждый день приходит к портному из дому, а второго, сиротку Доминикелиса, портной у себя пригрел. Кризас так привык к подмастерьям, что без них, как без сверчков запечных, было бы ему грустно.

Встает поутру с лежанки Доминикелис и уже трудится-пыхтит, будто еж, разводит огонь, утюг нагревает, пол подметает. Когда приходит Матаушас, у Доминикелиса уже и картошка начищена, и козочка подоена, а скоро и завтрак поспеет. Сразу разносится по избе запах шкварок, пареного мяса, день входит в привычную колею. Обоих своих помощников Кризас обучил грамоте. Слов нет, детишки для него — великая радость. Кризас с ними борется, силой меряется. Зимой хоть раз в день вылетают все трое во двор, лепят снежных баб, подхватив санки, катаются с горки. Никто так ловко не проведет санки по тесным, петляющим тропам среди узких полосок полей, как портной. Сидит он сзади, болтает вытянутой ногой, ухватив под мышки Доминикелиса, и покрикивает:

— Доминикас, не зевай, направо давай! Ты, Магаушас, слезь с горы, а то каша пригорит!

Съедут несколько раз с горки, повозятся и опять за работу. Кризас заводит песню, а помощники подтягивают тонкими голосами. С весны он вместе с ними ходит на рыбалку, купаться и, схватив кого-нибудь из ребят в охапку, тащит топить, камень на шею привязывает, но всегда, пожалев, отпускает.

У мастера Девейки тоже двое помощников. Иногда оба старика стравливают ребят, и столяря га набрасываются на портняжек. Пока все идет чинно да ладно, деды следят за сражением каждый возле своего войска, подбадривая того или другого, но если только кто-нибудь ослабеет, бросаются старики на выручку. Кризас за своего Доминикелиса голову отдаст, он не позволит Девейкиным «зубилам» душить мальчишку!

Не вытерпев, портной ввязывается в схватку, подставляет ножку столярятам. Тут уж и мастер не остается в стороне. Слово за слово, вот старики уже кинули посохи и сцепились. Кризас такой маленький, что никак его не ухватишь, и не успевает мастер оглянуться, как малая кочка большую телегу переворачивает.

Ох, Кризас, Кризас! Кто затмит его песнями, кто превзойдет его иглой да пером!

Пробуждается дом мастера. Как всегда раньше всех поднимается мать. Выпускает она козу, которая присоединяется к бедняцкому стаду, выгоняемому на пастбища за местечком; повстречавшись у межи с одной, с другой соседкой, судачит, почему нынче овощ плохой, гадает по колокольному звону, кого на погост повезли, чей теперь черед помирать да чем лучше всего лечить ячмень на глазу и так далее. Вернувшись, старушка подбирает стружку с отцова верстака, растапливает печь, кладет сыновьям возле постели по сушеной груше и сама жует одними деснами, ибо зубов у нее почти не осталось. Заботливые руки матери быстро прибирают разбросанные вещи, потом, распахнув окна, она полотенцем выгоняет мух.

Из коморки доносится позевывание мужа. Вот уже, почесывая ляжку, плетется к огню старший сын Симае. Он плечистый, большеголовый, с короткими, оттопыренными от туловища руками. Маленькие, широко посаженные глаза и такие же маленькие ушки, до половины прикрытие нестриженными лохмами, придают ему мирный, располагающий к себе вид. Садится Симас к огню, подбирает палку, спокойно поправляет ею поленья, а выпавшие уголья собирает в задубевшую ладонь и неторопливо сыплет обратно в печь.

С грохотом, наступив на кочергу, задев метлу, вваливается средний сын Йонас: рослый, статный, белокурый. Его взгляд быстро скользит с предмета на предмет, он принюхивается ко всем запахам; это тронет, то приподнимет. К груди Йонаса прижат картуз. С улыбкой заглядывает он в картуз, сует туда пальцы, расспрашивает Симаса, где мать, где отец. Симас на ответ не скор, копается в печи, протирает глаза. Йонас только что был, и вот его опять нет, — уже покрикивает во дворе.

Один только Андрюс, красавчик, белоручка, спит, словно после тяжелой работы. Братья прозвали его графчиком за то, что он несколько лет прослужил у графа Кимараса, научился деликатному обхождению, привык к вкусной еде да к легкому труду. Только и дела было у Андрюса, что каждый день одеть, затянуть, побрить своего господина. Граф любил щеголя, сажал вместе с собой обедать, возил в Вильнюс, в Петербург. Когда Кимарас помер от обжорства и в поместье пожаловали его племяши, Андрюс воротился в отцовский дом. Теперь живет тут, валяет дурака, не хочет браться ни за какое дело.

Андрюсово посапывание сливается с шумом кипящего самовара. Тюфяк графчика положен поперек комнаты, на два стула. На одном висит пиджак, на другом — лёгкая тросточка с костяным набалдашником да еще портсигар и часы с цепочкой.

Хотя прошло уже несколько лет, как Андрюс ушел из барских хором, но у него в карманах заводятся все новые, непривычные для семьи, дорогие вещички, и братьям невдомек, как он их достает, почем покупает. Эти вещи, чужие, колющие глаза в убогом хозяйстве семьи мастера, пугают матушку. Отец пока что помалкивает, но и для него загадка, откуда этот поросенок все тащит? Дурак только может поверить, будто граф, известный на всю губернию скупердяй, оставил сыну мастера такое наследство.

Когда однажды Андрюс принес золотую цепочку и подарил ее матери, та взяла дрожащей рукой, но ни разу не надела. Что скажут соседки? Вдруг она — и такая барыня! Несколько дней продержав цепочку за пазухой — подарок обжигал грудь, что горячие уголья, — мать показала ее мастеру. Старик другого случая ждать не стал. Наградил он Андрюса за гостинец суровым словом:

— Сын, чтобы таких вещей глаза мои не видели! Верни, откуда взял!

— Я купил! — засуетился тогда Андрюс. — Могу и продать.