Но подобные вещи, всякие побрякушки не переводились у Андрюса. Затрепетало сердце материнское, когда она услышала, что поповской дочери Надежде Андрюс купил шелковое платье до пят.

Говорят, он подарил ей и шляпку с перьями. Йонас издевается над Андрюсом — лодырем и белоручкой. Втихомолку ненавидит его и Симас.

Йонас завел привычку каждый день, пока Андрюс спит, потрошить его карманы. И сегодня он берет красивые часы; колупнув ногтем, открывает крышку, подносит к уху. Подходит Симас. Братья разглядывают часы. Йонас запускает руку в карман пиджака и извлекает оттуда коробку папирос. По одной засовывает себе за каждое ухо. Потом у нею в руке оказывается большое переливающееся ожерелье. Словно росинки, скатываются вниз блестящие бусины. Братья разговаривают шепотом, чтобы не услышал спящий. Йонас достает из картуза котят и, задрав одеяло, кладет их возле Андрюса.

Когда входит мать с перемазанными мукой руками, она видит, что по Андрюсовой шее елозит котенок. Другой, такой же зализанный, с приплюснутыми ушками, карабкается через подушку. Третий с писком переваливается через руку спящего.

Мать даже руками всплеснула. Откуда эти котята?

— Андрюс во сне вывел. Вот, зашевелился — сейчас четвертым окотится.

Йонас скажет — ни прибавить, ни убавить. Даже серьезному Симасу смешно. Но графчик открывает глаза как раз в ту минуту, когда котенок кладет лапку ему на нос. Выпростав руку из-под одеяла, Андрюс так отшвырнул котенка в угол, что тот даже пискнул. Так же сметает он остальных котят и, выпучив глаза, садится в постели.

— Чего живую тварь мучаешь, барчук? Что они тебе плохого сделали?

— Сделали! Подсовывают всякую дохлятину… спать не дают, черти!

Йонас подбирает котят и уносит. Идет на цыпочках, подгоняя перед собой Симаса.

— Ш-ш-ш!.. Царь изволит почивать… Мошка, не жужжи. Ш-ш-шш…

— Минутку не могут без грызни, — охает мать. — Будто им делать нечего…

Оставшись один, Андрюс ворочается в постели, зевает. Придвигает поближе стул, поднимает над самым носом за цепочку часы, словно ему страшно необходимо знать точное время, потом, пока братья умываются в сенях из корыта, щеголь сонным голосом больного человека спрашивает:

— Ма-ма, что сварила?

— Что же еще — кашу, дитятко.

— Ма-а-ма, может, курица яйцо снесла?

— Куд-кудах, куд-кудах! — кудахчет Йонас, вытирая полотенцем затылок. — Несу, несу!

— О-го-го! — ржет Симас.

— Андрюс, на тебе яичко. А облуплено ли? Нет. Раз нет, выкинь через забор!

Андрюс не обращает внимания на насмешки братьев. Будто и не слышит их и все тем же хворым голосом:

— Мама…

— Маменька, может, барчуку чайку, сахарку… животик заболел…

Пошарив рукой вокруг себя, Андрюс швыряет в дверь скрученной портянкой:

— Йонке-монке!

Тем временем с удочкой, с парой рыбешек, нанизанных на ивовый прутик, возвращается отец. Привычка старика каждое утро ходить на рыбалку злит мать. Дохлого пескаря, голавлика приволокет — должна старушка ему зажарить и не как-нибудь — с лучком, мучицей пересыпать. Мать за версту не переносит дух лука, и приходится ей через силу, сквозь слезы луковицу нарезать.

— Кошке отдай, — говорит мать, когда мастер протягивает ей свой улов. — Стану я еще пачкаться! Сидит на берегу, качается да качается — вместо этого к заутрене сходил бы. Я своим подолом больше бы наловила…

— А как же, только задерешь ты подол, сразу все тучи разбегаются!

Мастер, как всегда после рыбалки, настроен добродушно. До завтрака еще вставляет в верстак кле новую колодку, протягивает несколько раз рубанком, а когда еда уже поставлена на маленький стульчик, сдвигает на лоб очки, садится и, даже не отведав, произносит:

— Говорил ведь, чтобы соль была.

Доброй пригоршней солит кашу и, тылом ладони разгладив усы, погружает ложку.

Возле отца садятся сыновья — Йонас и Симас. Все утро они перемигиваются между собой, ухмыляются, и старик примечает это.

Йонас склоняется над горшком, высматривает, с которого боку побольше шкварок, и поворачивает к себе самой жирной стороной.

Мастер, спохватившись, ставит горшок на прежнее место:

— Мне сдается — солнце так верти гея.

— По мне, папа, оно со святого Георгия вот так… — И Йонас опять поворачивает горшок.

— Как шлепну ложкой! И ему пожирней подавай… За ночь нахватаешься.

— Куда уж тебе хвататься — за молодыми не угнаться. Теперь очередь за нами.

— Слышал я, что за очередь к Телкснисовой клети. К девке ты первый, а как только: Йонас, на мельницу пора — Йонас ловит комара.

— Вот тебе на, папа, Андрюкаса со мной спутал.

— И ты, отец, сам нынче про молитву забыл, а других крестишь. Нельзя сынка ругать — Йонялис у нас работящий, ничего не скажешь.

Йонас не остается в долгу перед отцом. Облизывая ложку, ворчит:

— А что папа в молодости делал? Сам вчера хвастался, что за ночь до Гродненской губернии добирался… к девке…

Не по душе мастеру, что сын не вовремя и не к месту поминает его грехи.

— Пшел в конуру! — не дав договорить, отрезал отец. — Ты еще до моего пупа не дорос!