Шрифт:
— Куда топаешь?
— Топаю к Топтыгину.
— У Топтыгина матушка зла, обдерут там тебя как козла!
Но сегодня мастеру не до шуток. Утомился его язык. Девейка останавливается в дверях портного, берется руками за косяк, и видно, как тяжело вздымается его голая грудь.
— Чего раскис? По табачку скучаешь или с детьми не совладаешь?
Девейка невесел. Это отлично видит портной. Мастер садится недалеко от Кризаса, берет ножницы и режет воздух. Молчит.
— Отгадал, — произносит наконец мастер и поднимает голову. — Время у тебя найдется?
— Время — не бремя. Пришел на пиво звать — тогда мне некогда спать, а если помощь нужна — пусть идет с тобой сатана: я ксендзу штаны латаю.
— Ты меня не смеши, я нынче сердитый. Еще и тебя отлуплю. Бодаются мои бычки. Бери бечевку — пойдем.
— Ты что — бочку браги выхлебал? Кого будешь бечевкой вязать? Взбесился кто?
— Сейчас все поймешь. Если я их нынче не разниму, они мне глотку перегрызут. Вот это вырастил я сынков, портной, вот дождался — места им мало, кидаются, словно лягушки на косу! На старости лет придется у тебя пристанища просить!
Рассказывает мастер приятелю, жалуется, сердится. Кризас слушает, положив ксендзовские штаны на колени. Он пытается переубедить мастера:
— А ремешком ты их не можешь отлупцевать? Еще и в такие годы ремень — подходящее снадобье. — Кризас обещает прийти и прочесть им нотацию, но мастер непреклонен. Он решил: разделит хозяйство, отгородит сыновей, а себе назначит «пожизненную».
Портному все это кажется довольно удачной шуткой, которая все равно кончится общей потехой. А Девейке отказать трудно, ибо не только в иглах да ножницах, но и в землемерных делах Кризас разбирается и уже несколько раз делил землю.
— Без нотариуса и печати не обойтись.
— Я сам буду за нотариуса, не тревожься. Мой кулак — лучшая печать, — с размаху бьет мастер.
Участок у Девейки не бог весть какой, не из тех, которые делят. Посчастливься старушке нарожать с дюжину сыновей — им на мастеровой землице как раз пришлось бы по могиле, да еще так, что братья друг в дружку ногами упирались бы.
Мастер хочет произвести раздел безотлагательно. Портной с бечевкой шагает от большака к избе. Девейка — за ним следом. Мать никак не сообразит, что там ищут старики; стоит она у домика на приступке, высоко подвернув подол. Не впервой отцу всякая блажь в голову лезет: то проснувшись ночью начинает бредить, что хорошо было бы переселиться на Лосиную гору и там на самой макушке выстроить избу, то он собирается покупать судно и торговать корюшкой. Может, и теперь после домашних неурядиц мозги у него тиной покрылись? Может, задумал начать тяжбу с соседями из-за меж?
Мать по тропинке спускается вниз, робко подходит и испуганно спрашивает портного, вгоняющего кол на том самом месте, где в прошлом году мастер собирался поставить крест в честь святого Изидора:
— Кризас, что это будет?
— Сам толком не знаю. Попросил разделить.
— Отец, — кричит старушка, прижимая локти к тощим бокам, стискивая кулаки, задирая подбородок, — что с тобой? Спятил? Отец!
Отец будто и не слышит. Он разговаривает только с Кризасом. Старушка накидывается на портного, вырывает у него приготовленный кол, забрасывает в картофельную ботву, бежит к другим колышкам, все подряд выворачивает, разбрасывает. Никогда еще не видел Кризас эту медлительную женщину такой проворной и разъяренной.
Он только приседает, руками размахивает, будто на скрипке играет.
— Баба, ты тут не пыли, я тебя не боюсь, — говорит мастер. — Еще почирикай, созовешь весь приход на кошкины поминки!
Баба не унимается. Она бредет по хлипкой ботве, грозится мужу, обещает выжечь ему глаза, вызвать урядника, сослать мастера в Сибирь. Вскоре из своих маленьких домишек, как из скворешников, вылезают соседи, глазеют издали, прислушиваются, что это там у мастера? Ей только того и надо, ей лишь бы осрамить мужа перед всем Паграмантисом.
— Слепец, ступай домой! Бестолочь!
— Мерь! — понукает мастер портного, натягивая бечеву. — Баба свидетелей вдоволь назвала. Эй, горшеня! — машет он рукой соседу, — вышел царский указ про земельный передел. На твоем наделе фабрику богомолок выстроят!
— Из девок-вековух будут лапти плести! — добавляет Кризас. Дело, кажется, уже оборачивается веселой стороной. Шутки и выкрики заставляют усомниться даже Аготу: всерьез ли старик все это делает? Старушка только глазеет и больше не мешает землемерам продолжить начатый дележ.
Тут на большаке появляется Йонас. Взлохмаченный, без картуза, засунув руки в карманы, петляет он вдоль заборов, пошатываясь как пьяный. Спускается по тропинке мимо кузницы и Симас, никак не может понять, что там у них на огороде творится. Одного только Андрюса не видать. Но вот и он, без тросточки, без праздничных брюк, как и остальные братья… Все трое словно сговорились… Что родители и оба брата видят, удивляет их больше, чем снежная буря в разгар лета: несет графчик не зонтик поповны Надежды, а бревно. От непривычного Андрюсовского вида отец немеет: есть же у красавчика сила, не только местечковых барышень поднять может, но и балки Андрюс скидывает колоду к забору; не носовым платком, а ладонью утирает со лба пот, и отцу все это крепко нравится. Он готов прекратить бы комедию, но, скрывая растущую радость, зовет детей: