Некоторые королевские династии непрерывно существуют больше тысячи лет. К этому времени сама идея о том, что они могут закончиться, становится немыслимой, и вскоре восставшие уже не смеют посягаться на священный престол. Они готовы повелевать правительством, армией и так далее, но символ власти остаётся непреступным. Именно этого я пытался добиться (между делом сопрягая власть и религию) — у меня получилось.

Получилось в последний момент, потому что стенки, которые защищали моё пространство, становились всё более тонкими.

Наконец, впервые за тысячу лет и несколько часов по меркам моего собственного восприятия, я посмотрел на серые вихри у себя над головой. Секунду спустя они пришли в движение. Пасмурная граница размывалась, открывая не ясное голубое небо, но чёрную непроглядную бездну…

Наша война ещё только начиналась.

…

Я ожидал, что всё случится моментально, и граница треснет, как стекло под напором ужасающего ветра, после чего разразится неистовая буря, однако на деле всё было не так, и это оказался постепенный процесс.

Их влияние просачивалось крупица за крупицей, и мне пришлось хорошенько присмотреться, чтобы его заметить. Причём первое время я всё ещё был не уверен. Всё же популярность мясных блюд в зажиточные времени и изобретение духовых инструментов едва ли можно считать железными доказательствами, и лишь когда стала распространяться таинственная болезнь, по причине которой люди забывали собственные имена, Я понял, что момент настал.

Сперва Они влияли на меня, мой мир и мою веру — взаимосвязанный триумвират — опосредованно; как радиация, которая распространяется во все стороны и задевает тебя не потому что хочет, а потому что ты находишься слишком близко. Но затем стенки разрушились достаточно, чтобы Я не только мог почувствовать каждого из Них, но смог повлиять на Них самостоятельно.

Я оказался перед выбором: пойти в атаку (на кого?) или засесть в глухую оборону.

В первом случае на моей стороне была инициатива.

В свою очередь вторая тактика несколько больше подходила моей собственной философии. Ведь я проповедовал нормальность, а значит мне намного проще было подавлять Безумие на своей собственной территории.

А ещё у меня не было выбора, ведь пока я раздумывал на меня уже совершили нападение.

Сперва «забвению» подвергались жители диких племён, которые проживали вдали от больших городов и веры Первородного пламени, но затем, постепенно, болезнь стала распространяться и на истовых верующих.

У заболевания было несколько стадий.

Сперва человек забывал случайные мысли.

Затем: знакомых, друзей, родных…

Наконец он превращался в странное создание, которое всё ещё было в состоянии выполнять любую, даже сложную, требующую мастерства работу, но которое ничего не помнило. Каждый день воспоминания больных стирались. Они жили в подобие безвременья, в клетке, стенками которой выступала их память, а вернее её отсутствие. Они видели только необходимое для собственного выживания, а всё остальное как бы лавировало мимо их воспоминаний, погружаясь в серый туман.

Сами больные не считали, что болеют. Напротив, все они находились в похожем, очень умиротворённом состоянии. С одной стороны, они были адекватными и даже создавали иллюзию нормальности, если смотреть со стороны; с другой, они не узнавали собственных детей. И ладно дети, они забывали нечто намного важнее: свою веру в Первородное пламя.

Лечить «забвение» пытались по-разному. Использовали настойки, которые укрепляли память, записывали свои жизни, просили постоянно себе напоминать, резали собственные руки, дабы боль служила непрестанным напоминанием, а то и вовсе сжигали заражённых на костре, соединяя последних с Первородным пламенем.

Многие приносили молитвы, чтобы я вернул их родственников, потерянных в бездне забвения, и я действительно мог это сделать… но не торопился.

Сперва я хотел разобраться в природе происходящего и понять, что именно планирует Безымянная (очевидно, что это было именно её рук дело).

У каждого из Нас был собственный взгляд на мироздание, который Мы считали единственным верным. Проникая в мой мир, источник моей веры, Безымянная пыталась отравить его семенами своей идеологии. Следовательно, если я действительно хотел победить, мне нужно было осознать её мировоззрение и разрушить его на фундаментальном уровне.

В некотором смысле наша битва представляла собой философские дебаты.

Моё творение выступало своеобразной площадной, на которой каждый из нас мог продемонстрировать своё идеальное представление о том, как именно должна выглядеть реальность.

На моей стороне было то преимущество, что я был создателем этого мира, а значит местные обитали и даже законы бытия изначально придерживались именно моей идеологии, но это не значит, что последняя не могла быть разрушена под напором неоспоримых аргументов.