— С утра слышал уже, наверное… Да, что там темнить, кругом в поселке трубят о Семене Машкове. Ну, а я доволен… сработали относительно чисто. Народ в полном недоумении — кому так понадобился этот непутевый снабженец… Ну, короче говоря, шороху в Кречетовке навели — туши свет… Надолго теперь запомнят…

Конюхов слушал, разинув беззубый рот. Потом зашамкал заплетающимся языком:

— Сделал, как приказал… И слова мудреные вызубрил в точности, до каждой буковки, и без листа наизусть передал. А потом, опосля, тех битюгов к бабке на хутор отправил. Научили жлобов немцы пакости делать, чукавые вышли ребята!.. Но по чесноку, надо бы псов поганых замочить к едрене фене. А то поймают органы, как пить дать, — возьмут с потрохами. Сдадут телки позорные меня по первое число, тут к бабушке не ходи. А что тогда стану делать?.. Я старый человек, боли сильно боюся… — крякнул дед.

Ширяев, убирая портсигар в загашник, сделал неловкое движение, на мгновение задержал в кармане руку. Что не осталось без пристального внимания Конюхова. Старик, несмотря на подагру в суставах, быстро вскочил на ноги, и уже изготовился вынуть из голенища финский нож.

Инженер, высвободив кисть, сделал упреждающий жест.

— Чего тут паникуешь дурак?.. Если надо, враз уделаю… Тоже ловкач нашелся, придурок за финкой полез. Думаешь — зачистить пришел, что ли? Херового обо мне мнения, Лошара… Нужных людей беречь надо, — и хмыкнул лукаво.

Конюхов тоже миролюбиво ощерился, но на крыльцо больше не сел.

— Одно просеки, Лошак — если, да кабы, выросли грибы… Диверсантов еще не поймали, да и не найдут, если кто не стукнет… — и Ширяев внимательно посмотрел на затихшего урку. — Ну, а коли так случится, как говоришь (избавь Бог, конечно), — и окажешься в кутузке у красноперых, то полагаю, меня не сдашь, нипочем не сдашь, Лошак. Пойми, ведь знаю о твоей младшей сестренке, живет близко — пять остановок, полчаса ехать на литере. И о муже убитом на фронте, и о детках малых знаю. Известно, что каждую неделю харчи подкидываешь семейству, гостинцы ребяткам даешь, конфеты и печенья магазинные. До фига знаю, пустая ты башка. Сдашь сука, вырежут родственничков, никого не пожалею. Тут уж будь уверен, слов на ветер не бросаю. Не дешевка блатная… Усек, или повторить.

— Да понял… не дурень, из ума еще не выжил. Звери вы, а не люди…

— Еще поговори тут старый хрыч…

И инженер, что вовсе не подобало интеллигентному человеку, сделал откровенно шпанский выпад в сторону Лошака. Тот даже испуганно отшатнулся, но Ширяев уже принял благопристойную позу.

— Смотри у меня… — предупредил уже спокойно, — не наделай глупостей. А то, на том свете будешь локти кусать. А теперь, слушай внимательно. Писать записок уже не стану, так запомнишь, — и Ширяев приблизился к Конюхову на расстояние вытянутой руки. — Положим, НКВД сграбастает диверсантов. Из них наверняка выбьют показания по полной. Ну, и Василия Ивановича, — Ширяев, скорее шутя, впервые назвал старика полным именем, — за шкирку притащат на цугундер. Бить будут… ну, а ты, уж когда будет невмоготу, расскажешь следакам вот такую байку…

Инженер в подробностях рассказал уркагану о якобы посетившем пахана особисте. Дед внимательно слушал, не проронив ни слова. Ширяев же сделал еще ряд наставлений:

— Покажись правдивым, пусти слезу. Ведь умеешь прикинуться полным кретином… Вот и стой на том до конца. Коли сдюжишь… все будет в ажуре, за племянников «не боись». Ну, ушлют старого дровишки рубить… а я сестричке подмогну, не брошу, — и как отпетый урка, коснулся большим пальцем, переднего резца. — Зуб даю…

Лошак поджался, напрягся, переварив сказанное, спросил:

— А теперь, что Роман Денисович прикажите делать, — видимо, в ответную Конюхов вспомнил, как зовут Ширяева.

— Скоро с горотдела приедет начальство и следаки. Определенно будут старшие чины, даже из гебешных. Старик, не поленись проследить за розыском, какие делают шаги… Короче: куда пойдут, кого к себе на допрос вызывать станут… Уж, будь добр Лошак, поразведай на совесть. Понял задачу?..

— Немедля же кликну одного баклана, пусть с шоблой пронюхает, как мильтоны по покойнику рыскать станут, — и уже увереннее продолжил. — Ну, приедут чины из горотдела… Ну и пусть шукают себе до потери пульса, кто там малому бебики потушил… Ничего не узнают, мусора поганые…

— Лошак, уж больно не ерепенься, мудило грешный. А если нагрянут гебешные из области… пацаны не подставятся?

— Да отвечаю, не лажанутся, будь спокоен…

— Ты смотри, Конюхов, головой ответишь, если провалишься. Потом в обед у столовки встретимся, расскажешь, как там… подробно.

— Лады, буду как штык.

— Ну, Василий, смотри, не подведи…

— Не шугайся Денисович, усе будет «обдемахт»!

— Ишь ты, по-немецки заговорил, бродяга… Ну, оставайся Лошак… — и Ширяев спешной походкой покинул пристанище старого зека.

Проходя мимо исполинского поселкового клуба, закрытого по фасадам дырявыми маскировочными сетями, Роман Денисович остановил взор на отчетливо видных, беленых известью, коринфских колоннах строгого портика. До войны, в мирное время толстые столбы будоражили фантазию, заставляли воображать греческие и римские древности, не удостоившие воочию лицезреть себя.

Даже в таком непрезентабельном виде, клуб выглядел царственным колоссом и шедевром архитектуры среди окружения из простеньких двухэтажных построек. Ширяев, разумеется знал, специально покопался в строительной документации, что это здание эскизная копия, построенного Людвигом Бонштедтом восемьдесят лет назад в Риге Первого городского (Немецкого) театра. На первый, неискушенный взгляд строения считай, не разнились, но ясное дело, — латвийская опера, как столичная штучка, выглядела гораздо парадней и лощеней, да еще в окружении фешенебельных модерновых зданий бульвара Аспазии и улицы Бривибас.