И этими бойцовскими качествами гимназист Арнольд приобрел негласный авторитет среди учеников младшего и среднего звена. Преподаватели и родители отлупленных мальчиком школяров часто жаловались на Альберта деду и отцу, предрекая внуку и сыну участь бурша-дуэлянта, или, страшно сказать, разбойника из драмы Шиллера. Но эти претензии и сугубые измышления отметались прочь, стоило выяснить обстоятельства поступков обвиненного отрока, мотивы поступков которого основаны на непреложных законах чести, братства и благородства. Ну, что взрослый человек противопоставит откровенности мальчишки, душой безоглядно уверенного в собственной правоте, помыслы которого чисты и бескорыстны. А и что, честно говоря, выше для праведного лютеранина, чем основополагающий принцип справедливости… Ну, конечно, Альберта бранили, отечески вразумляли, случалось, наказывали… Но он, как «стойкий оловянный солдатик» из сказки Андерсена, всегда стоял на своем, — стоял за правое дело и собственную честь.

Быть бы Альберту Арнольду в дальнейшем «звездой» гимназии Фридриха II, кумиром юнцов и покорителем девичьих сердец, но судьба оказалась немилосердна к семейству гимназических профессоров. Спустя три года гимназической учебы Альберта, скончался дед Иоганн Бертрам, а когда мальчику стукнуло двенадцать лет, умер и отец, после неудачной операции в брюшной полости. И тогда, они с матерью покинули родные места.

Да и сама гимназия в девятьсот третьем переехала в новое здание, построенное в неоготическом стиле, недалеко от особняка Арнольдов на месте заболоченной пустоши, по Meiserstrasse. Перед самым началом еще той войны Альберту удалось побывать в актовом зале новой Фридрихшуле и увидеть городскую диковину — гигантскую, в полную торцевую стену фреску Отто Хайхерта. Роспись называлась: «Встреча переселенцев из Зальцбурга с королем Фридрихом Вильгельмом I». Внизу картины начертаны знаменитые слова монарха: «Мне — новые сыновья, вам — милая родина». Кто из горожан не знал памятное событие об опустошительной чуме, свирепствовавшей в крае в начале восемнадцатого века. Фридрих I призвал переселенцев из других областей Германии. Подавлявшее число выходцев прибыло из Зальцбурга. Служитель пояснил, что в человеке с большим мешком художник изобразил самого себя. Жаль, конечно, но Альберту так и не удалось поучиться в задуманной с душой, самой примечательной из прусских гимназий.

Разумеется, фрау Кристина с сыном могла благополучно прожить в Гумбиннене на пристойную мужнюю пенсию, и недурную ренту с банковских вкладов семьи Арнольдов. Но тут вмешался дядя лесопромышленник… Густав Брандт, как некстати, внезапно разорился, и чтобы не попасть в долговую яму, под клятвенные обещания уговорил племянницу продать родовой дом Арнольдов, а также приданое и иные активы семьи, дабы вместе уехать в Россию для поправления финансовых дел. Жить мальчику с матерью предстояло в губернском городе Вильне, где у Брандта в запасе имелся деревообделочный заводик. Благо Вильна расположена под боком Восточной Пруссии, так что Альберту и фрау Арнольд было обещано, — на школьные вакации посещать родной город и подолгу гостить у родни и друзей.

Нельзя осуждать бедную вдову, поникшую от невзгод, нисколько не имевшую опыта в хозяйственных делах и лишенную дельных советчиков. Женщина бездумно подалась на посулы разоренного дядюшки, обещавшего райские кущи, и в одночасье осталась без капли средств, даже для сносного существования. Из завидной наследницы именитого в Надровии дома Арнольдов, фрау Кристина превратилась в горемычную приживалку в семье Густава Брандта.

А что же Альберт, — еще глупый мальчишка? В такие годы еще рано забивать голову меркантильной шелухой, кажется, хватит одной собственной энергии и охоты, чтобы преодолеть препоны на жизненном пути и достичь поставленной цели. Даже невероятная задача по плечу, только протяни руку, и откроются заповедные замки от славного поприща. Однако со временем человек начинает понимать тщету юношеского максимализма, не зря говорится «Благими намерениями вымощена дорога в ад»… И редко, считанные разы — кто вырвется слишком далеко за пределы той социальной ниши, изначально уготованной судьбой предков, да и незавидным семейным прошлым.

Вильна поразила Альберта неповторимым колоритом, точнее сказать, безудержной колониальной разномастицей. Обширный губернский город, не уступавший Кенигсбергу по числу жителей и значительности, превосходил тот претензией на столичную помпезность, хотя и представлял собой сплав, конгломерат средневековых трущоб, шедевров барочной архитектуры, российского купеческого ампира, европейской эклектики и новомодного модерна.

Расположенный террасами на поречной всхолмленной местности, дымчатой панорамой с силуэтами многочисленных башен костелов и церквей город походил на загадочную фата-моргану. Вдобавок, окруженная предместьями с разливанным морем частной одноэтажной застройки, из домиков во вкусах народов Восточной Европы, — многонациональная Вильна представлялась истинным Вавилоном.

Поселились Арнольды в Новом городе на Погулянке, с холмов которой открывалась необозримая картина виленской старины. Лабиринт узких улочек, едва просматривался сквозь разливанное море кровель красной черепицы, изредка прорезаемой зеленью бульваров и церковных скверов. А вдали, у речной глади, на вздыбленном холме, называемом горой Гедемина, упиралась в небо одинокая башня. Уцелев среди останков взорванного замка, вежа напоминала о давнем, еще большем величии города. Немым упреком к людской справедливости взывали фрагменты порушенных крепостных стен, заросший травой барбакан, да и теперь уже застроенные пустыри на месте снесенных величавых городских ворот. Татарские, Виленские, Троцкие, громоздкие Рудницкие, Медницкие, Субочские, Спасские и Бернардинские — брамы и по сей день хранятся в памяти местных жителей, назвавших прилегавшие округи их именами.

Единственно сохранившимися остались только Острые ворота (Ostra Brama по-польски, Острая брама по-белорусски, Аstrius vartus по-литовски). В недавно появившихся литовских печатных листках эти ворота стали называть Ausros Vartai (дословно «Ворота Зари»), что по сути бессмысленно, поскольку проход обращен не на восток. Вероятно, это глупая ошибка еврейского переводчика, или намеренное искажение в духе начавшихся сепаратистских брожений немногочисленных в городе литовцев. Иногда въезд называли Медницким (Медининкским), тут начинался путь к лежащему в руинах, в тридцати верстах от города, Медининкскому замку. Но главной ценностью ворот, — истинным сокровищем являлась установленная внутри чудотворная Остробрамская икона Божией Матери, почитаемая всеми виленскими христианскими конфессиями.

Дядюшка снял жилье на третьего этаже (по факту, бельэтаже) недавно отстроенного четырехэтажного элитного дома на пересечении Александровского бульвара и Тамбовской улицы. Квартира шестикомнатная, с высоченными потолками, арочными окнами, с шикарным угловым эркером, кроме того имелись две ванные каморки и паровое отопление. Альберту досталась спаленка с окном на внутренний двор, где росли еще чахлые, молоденькие деревца.

Густав Брандт, уже давно сделал Вильну запасной русской резиденцией, плацдармом с которого коммерсант хотел опять вернуть былое могущество. Он уже решил стать предпринимателем именно в России, — стране с неисчерпаемым людским и сырьевым потенциалом, дешевой рабочей силой и щадящими предпринимательство законами. Дядя Густав имел тесные и плодотворные отношения не только с немецкой колонией, но и с российскими, и польскими промышленниками, а также с вороватым, падким на взятки губернским чиновничеством. Кстати, Густав сносно научился говорить по-русски, и с первых же дней целенаправленно взялся обучать Альберта этому могучему языку.