— Слушай, Серега, — с сомнением произнес Женька и полез в карман, где лежала наша расшифрованная записка. — Может быть, мы что-нибудь неправильно сосчитали? Или веревка вытянулась от росы. Давай проверим еще раз. Значит, так… — бормотал он, вглядываясь в свои каракули. — «На великую звезду… два ста сажен…» Это значит четыреста, и еще тринадцать на двести… Двадцать шесть метров…

Стоя за ним и дыша ему в затылок я вместе с моим другом разглядывал листок бумаги. И вдруг глаза мои полезли на лоб.

— Женька! — упавшим голосом произнес я. — А старик-то нас обманул.

— Какой старик?

— Да Иван Кузьмич…

Женька снова взглянул на бумажку — копию шифровки — и даже фыркнул:

— Да нет же, все в порядке…

— А вот и не в порядке. В том-то и дело, что совсем не «в порядке». Ты что же думаешь, триста лет назад писали так же, как сейчас пишут? Тогда в письме были разные «яти», «и» с точкой, «фиты», «ижицы»… А год? «В лето от рождества Христова одна тысяча шестьсот пятьдесят седьмое»… Такого и года-то не могло быть.

— Как это не могло?

— Историк тоже! Когда наш современный календарь в России появился?

— П-при П-петре… При Петре Первом.

— То-то и оно! В тысяча семисотом году. А до тех пор считали от сотворения мира. Как же этот монах мог знать о петровском календаре за целых полвека до его появления.

На лбу у Женьки сидел комар, который уже здорово насосался крови, но мой товарищ этого не замечал.

— Конечно, — вдруг произнес он, — Ивану Кузьмичу для работы тишина была необходима. А мы с тобой, Серега, последние дни, пока шел дождь, так развозились, что уж какая там тишина. Вот он и решил засадить нас за тихое дело, чтобы не бузили…

— Значит… он… нарочно…

— А ты думал нечаянно? — Женька усмехнулся. — И бумагу он достал в продовольственном магазине — там в такую масло заворачивают. А мы-то думали — древний пергамент…

— Ой, Женька, верно! Он еще у тети Даши тушь спрашивал! Вот она тушь. Он ее просто водой разбавил. А мы-то вообразили, что это старинные чернила от времени выцвели!

— Сами мы выцвели, — сердито произнес Женька. — Мозги у нас выцвели. Поверили в клады, как маленькие… А он себе сидит небось да посмеивается. Надул дураков-несмышленышей… Эх, прийти бы домой да сказать: «А мы нашли! Нашли сундук старца Пафнутия!» Вот бы он глаза-то вытаращил!..

Женька изо всей силы с досадой вонзил лопату в землю, и тотчас же мы услышали странный короткий звук — лопата обо что-то звякнула.

Сейчас, вспоминая обо всем этом, я не могу понять, почему в тот миг мы оба подумали об одном и том же. После Женька признался мне, что у него, как и у меня, промелькнула одна мысль: «Сундук!..» А ведь — и он и я — оба были уже уверены, что никакого клада не было и быть не могло, так же, как на свете никогда не существовало разбойника — монаха Пафнутия. Но может быть, если бы не эта одновременно вспыхнувшая у нас мысль, мы бы не кинулись разом и не стали бы разрывать руками землю, забыв об усталости.

Но все произошло именно так. Ямка становилась все глубже, и вот я ощутил под рукою что-то твердое, холодное и круглое. Еще мгновение, и, ухватившись оба, мы вытащили какой-то странный предмет, похожий на облепленную землей большую бутылку.

— Все… — произнес я в растерянности.

Женька со всех сторон внимательно осмотрел нашу непонятную находку, стер налипшую землю. Теперь я увидел, что этот предмет походит не на бутылку, а на кусок железной трубы, такой толстой, что я, пожалуй, мог бы засунуть в нее кулак. Впрочем, сунуть в эту трубу кулак было невозможно, потому что с одной стороны труба оказалась сплющенной, а с другой закрыта плоским донышком с чуть выступавшим краем.

— Жень, что это? — спросил я.

— Гильза от снаряда, — отозвался Женька, и в голосе его прозвучало разочарование. — С войны осталась.

Он размахнулся было, чтобы запустить подальше эту гильзу, пролежавшую в земле так много лет, но вдруг рука его замерла в воздухе. Он поднес нашу находку к уху и несколько раз встряхнул, прислушиваясь.

— А в ней что-то шуршит, Серега.

Ловко вставляя в щель то лезвие ножа, То рукоятку, Женька все больше расширял отверстие между сплющенными стенками гильзы. Потом он дал мне подержать ножик и снова встряхнул гильзу.

— Серега, там какие-то бумаги… Ну-ка дай лопату.

Острым углом крепкого лотка лопаты Женьке удалось еще чуть-чуть расширить отверстие. Осторожно встряхивая гильзу, он извлек из нее полуистлевший листок бумаги, покрытый торопливыми кривыми буквами.

— Письмо какое-то. Только буквы стерлись. — Женька низко наклонился, вглядываясь в листок и шевеля губами: — «…рищи… на…лго… жить… погиб… не сдадим… нас… жили… кара…» Серега! — вдруг воскликнул он. — Это партизанская записка!.. Это партизаны!.. Те самые!.. Ты понимаешь, Серега?