С наступлением полярной ночи состояние Жохова резко ухудшилось. Избалованный в пище, он никак не мог привыкнуть к консервам. «Наш стол, — писал мне впоследствии о нем врач «Вайгача» Арнгольд, — сделался для него противным, и он перестал совершенно есть или ел несуразно... С первых чисел января у него началось, в сущности говоря, голодание... Он начал проводить все время в каюте, просыпая целый день... К обеду он совсем не появлялся, к ужину выходил, но почти ничего не ел».

В половине февраля Жохов до того ослаб, что слег. Он упорно не хотел обращаться к врачу. Только через других лиц удалось наконец переубедить больного. Врач Арнгольд, осмотревший больного 19 февраля, отметил: «Решительно ничего не нашел, но общий вид отчаянный».

Спустя пять дней было произведено исследование, показавшее, что у больного тяжело поражены почки.

27 февраля с «Вайгача» на «Таймыр» передали радиограмму, в которой сообщалось, что лейтенант Жохов серьезно болен и судовой врач «Вайгача» рассчитывает на мою консультацию. Новопашенный вместе с тем предупредил, что сейчас консультация еще не нужна, так как «пока непосредственно угрожающего не заметно». Однако я не стал дожидаться специального вызова и начал готовиться к походу на «Вайгач». (Ледоколы находились друг от друга в шестнадцати милях. — И. С.)

Дул сильный восточный ветер. Мела поземка. Потеплело до —27 градусов.

На «Вайгач» сообщили: «Доктор выйдет при первой благоприятной погоде, зажигайте фонарь». Тотчас же с «Вайгача» ответили, что просят не беспокоиться — «пока нет необходимости».

У нас все было готово к походу: вещи собраны, подготовлены маленькие санки. Я с тремя матросами собирался выйти, как только утихнет ветер. Но весь день 28 февраля ветер дул с еще большей силой. А на другой день пришло печальное известие, что утром лейтенант Жохов скончался от уремии».

За несколько дней до официального сообщения Арнгольда своему медицинскому руководителю на флагмане о положении Жохова радист «Таймыра» Никольский принял радиограмму: Алексей Николаевич просил к себе Николая Александровича Транзе. Тот немедля пошел к начальнику экспедиции за разрешением взять двух-трех матросов-добровольцев для похода на «Вайгач». Разрешение было получено. Тогда лейтенант отправился в кубрик, где прочитал матросам радиограмму. Старший офицер не скрывал трудностей похода в полярной ночи. Расстояние между кораблями было всего шестнадцать миль. Но каких миль! Пространство, почти сплошь изрезанное торосами, образовавшимися еще поздней осенью.

И все-таки охотников разделить с Транзе трудности похода нашлось так много, что лейтенант оказался в затруднительном положении, кому из энтузиастов отказать.

Шли очень долго, на ходу подкрепляя силы сухарями и шоколадом. Наконец, когда по расчетам лейтенанта они прошли все расстояние, а огня с «Вайгача» все еще не было видно, сделали привал. Разбили палатку, поели, согрелись горячим чаем. После этого начали обсуждать свое положение. Курс на «Вайгач» держали верно. Пройденное расстояние определили точно. В этом ошибок быть не могло. Оставалось предположить, что ледяное поле во время перехода несколько развернулось, а потому и курс изменился. Николай Александрович решил идти на запад.

Однако, не считая себя вправе подвергать своих спутников опасности, он предложил матросам такой план: они остаются в палатке на месте. Из связанных лыж делают мачту, на который крепят керосиновый фонарь. Транзе один идет прямо на запад в поисках огня «Вайгача». Если увидит его скоро, он вернется на огонь и они вместе пойдут на «Вайгач». Если не скоро, но расстояние до «Вайгача» для него будет ближе, он пойдет на «Вайгач», а за матросами придет партия с корабля. Если же он огня вообще не увидит, то возвратится обратно.

«...Взяв шоколад, сухари и винтовку, а также кинжал из своего мешка — браунинг для этого похода у меня был в кармане, — я пожелал моим товарищам «до скорой встречи» и пошел один в темноту на запад, — писал через несколько лет Н. А. Транзе. — Отсутствие теней сильно мешало: не видно ни впадин во льду, ни выступлений на льду. Часто падал.

При сильном морозе раздавался порой треск льда и торосов. Шел целый час, не видя огня по курсу... Если взятое мною направление верно, то «Вайгач» уже недалеко от меня. Решил идти дальше. Чаще и чаще всхожу на вершины торосов — огня нет. Вдруг мозг неожиданно прорезает краткая фраза телеграммы с «Вайгача», полученная нами накануне выхода: «Будьте осторожны, сегодня впервые видели следы медведей».

Холод пробегает по спине, нервное воображение разыгрывается. При неожиданном треске льда вблизи невольно сжимаешь винтовку, трогаешь кинжал, браунинг. Рисуется нападение медведя и как я, пустив в ход кинжал и браунинг, хотя и с сильным повреждением для себя, справляюсь с ним. Вот когда я пожалел, что не было со мной моей чудной чукотской лайки Чукчи, которую я оставил на «Вайгаче» при переводе на «Таймыр». Ведь медведь меня может почуять издалека, в то время как я узнаю о его присутствии уже будучи под ним. Время течет убийственно медленно. Проходит еще полчаса, а огня нет!